Нет прохода
Шрифт:
Так как Обенрейцеры были искусными музыкантами, то легко осуществилось, что они были приглашены присоединиться к этим музыкальным собраниям. Опекун и находящаяся под опекой согласились, или, вернее, опекун дал свое согласие за обоих, неизбежным последствием чего было превращение жизни Вендэля в жизнь, полную рабства и очарования. Не ее ли голос раздавался по воскресеньям в старой и закоптелой церкви Св. Христофора, когда собирались возлюбленные братья во Христе (их сходилось самое большее двадцать пять человек), и словно освещал самые темные уголки, приводя в трепет стены и колонны, как будто бы они составляли одно целое с его сердцем! И в это время мадам Дор, сидевшая в углу высокой скамьи, повернувшись спиной ко всему и ко всем, не могла не показаться в некоторые моменты службы знатоком церковных обрядов, подобно тому человеку, которому доктор порекомендовал выпивать раз в месяц и который напивался ежедневно, чтобы не пропустить этого раза.
Но даже и эти райские воскресенья стушевывались по
Но даже на самого Вендэля ее песни не производили более сильного и чарующего впечатления, чем на Джоэ Лэдля, хотя это выходило довольно своеобразно. Решительно отказываясь смущать гармонию, приняв какое бы то ни было участие в служении ей и выказывая величайшее презрение к гаммам и вообще к другим подобным же основным музыкальным упражнениям — которые, действительно, редко прельщают простых слушателей — Джоэ сперва принимал все предприятие за неудачную шутку и всех исполнителей считал компанией воющих дервишей. Но, усмотрев однажды следы ненарушаемой гармонии в одной части хора, он подал своим двум помощникам по надзору за погребами слабую надежду, что с течением времени придет кое к чему. Один антифон Генделя привел к дальнейшему поощрению с его стороны, хотя он и заметил, что такой великий музыкант должен был пробыть подольше в каком-нибудь из их иностранных погребов, чтобы выходить и повторять по стольку раз одну и ту же его вещь, на которую, как вы там ни смотрите, а он будет все же смотреть по своему. В третий раз публичное появление м-ра Джэрвиса с флейтой и какого-то чудного субъекта со скрипкой и исполнение ими обоими дуэта так поразили его, что он, повинуясь исключительно своему собственному побуждению и воле, вдохновился словами «Анн Кор!», которые он повторял, произнося их так, как будто фамильярно взывал к какой-то даме, отличившейся в оркестре. Но это было его последним одобрением заслуг сотоварищей, так как за этим инструментальным дуэтом, исполненным в первую же среду, немедленно последовало пение Маргариты Обенрейцер, во время которого он сидел разинув рот и вне себя от восторга, пока она не кончила. Тут он поднялся со своего места с большой торжественностью и, предпослав своей речи предисловие в виде поклона, обращенного, главным образом, к м-ру Уайльдингу, выразил свое чувство полнейшего удовлетворения такими словами: «После этого вы все можете идти спать!» И впоследствии он всегда отказывался воздать должное музыкальным дарованиям общества в каких-нибудь других выражениях.
Так началось особенное личное знакомство между Маргаритой Обенрейцер и Джоэ Лэдлем. Она так от души засмеялась на его комплимент и все же так была смущена им, что Джоэ возымел смелость заговорить с ней по окончании концерта и выразил надежду, что у него уж не настолько спуталось все в голове, что он позволил себе какую-нибудь вольность? Она мило ответила ему, и Джоэ отвесил ей на это поклон.
— Вы измените счастье, мисс, — сказал Джоэ, снова отвесив поклон, — такие, как вы, могут принести с собой повсюду счастье.
— Я могу? Принести повсюду счастье? — спросила она на своем милом английском языке с милым удивлением. — Я боюсь, что не понимаю. Я так непонятлива.
— Молодой мастер Уайльдинг, мисс, — объяснил по секрету Джоэ, хотя и не очень помог ей уразуметь его слова, — изменил счастье, прежде чем принять в компанию молодого мастера Джорджа. Так я говорю, так это и будет, они увидят. Господи! Только приходите сюда и спойте несколько раз на счастье, мисс, и оно не будет в состоянии сопротивляться!
С этими словами Джоэ вышел задом, отвесив целую кучу поклонов. Но так как Джоэ был привилегированным лицом, а кроме того юности и красоте приятна даже невольная победа, то Маргарита в следующий раз уже весело искала его.
— Где же мой м-р Джоэ, пожалуйста? — спросила она у Вендэля.
Таким образом Джоэ был представлен и обменялся с ней рукопожатием, и это вошло в обычай.
Другой обычай возник таким образом. Джоэ был немного глуховат. Он сам говорил, что это от «испарений» и, может быть, это так и было; но какова бы ни была причина, следствие все же существовало. В первый же концерт все заметили, что он пробирался бочком вдоль стены, приложив левую руку к уху, покуда не сел на стул как раз около певицы, повернувшись к ней боком; в таком положении и на этом месте он пребывал до тех самых пор, когда обратился к своим друзьям-любителям с приведенным выше комплиментом. В следующую среду было обращено внимание, что поведение Джоэ во время обеда, как плевательной машины, было не совсем обыкновенным, и за столом распространился слух, что это объясняется тем в высшей степени напряженным состоянием Джоэ, в котором он находится,
ожидая пения мисс Обенрейцер и боясь не получить места, где он мог бы слышать каждую ноту и каждый слог. Этот слух дошел до ушей Уайльдинга и тот по своей доброте позвал вечером Джоэ в первый ряд перед тем, как начала петь Маргарита. Таким образом вошел в употребление обычай, что во все последующие вечера Маргарита прежде, чем начать петь, всегда говорила Вендэлю, положив руки на клавиши: «Где же мой м-р Джоэ, пожалуйста?» — и Вендэль всегда выводил его и ставил около нее. Что он тогда под обращенными на него взглядами всех присутствующих выражал на своей физиономии величайшее презрение к усилиям своих друзей и доверял только одной Маргарите, которую он все время стоял и созерцал подобно приученному носорогу, из детской азбуки, стоящему на задних ногах, — это тоже вошло в обычай. Точно также вошло в обычай и то, что какой-нибудь остряк говорил из задних рядов, когда он был после пения в полнейшем исступлении: «Что ты об этом думаешь, Джоэ?» — на что он изрекал с таким видом, точно ему только что сейчас пришел в голову ответ: «После этого вы все можете идти спать!» Все это тоже вошло в обычай.Но простым развлечениям и скромным шуткам Угла Увечных не суждено было долго существовать. За ними с самого же начала стояла серьезная вещь, о которой знали все члены патриархального семейства, но про которую все избегали говорить по общему молчаливому соглашению. Здоровье м-ра Уайльдинга было в плохом состоянии.
Он мог бы перенести удар, обрушившийся на него в его единственной и сильнейшей привязанности в жизни, он мог бы перенести сознание, что он владеет собственностью другого, но все это вместе было слишком тяжело для него. Он чувствовал себя глубоко подавленным, как человек, преследуемый привидениями. Неразлучные видения сидели вместе с них за столом, ели из его тарелки, пили из его стакана и стояли ночью у его изголовья. Когда он вспоминал о любви той, кого он принимал за свою мать, он чувствовал, как будто обокрал ее. Когда он немного приободрялся под влиянием уважения и привязанности со стороны своих подчиненных, он чувствовал, как будто он даже мошенничал, делая их счастливыми, так как это было обязанностью и наслаждением того неизвестного человека.
Постепенно под гнетом упорно сосредоточенных на одном и том же мыслей его тело согнулось, походка утратила свою эластичность, глаза редко стали подниматься от земли. Он знал, что не мог предотвратить прискорбной ошибки, которая произошла, но он также знал, что не в силах исправить ее: проходили дни и недели, и никто не претендовал на его имя, ни на его имущество. А затем на него начало находить помрачение сознания и часто повторялось расстройство умственных способностей. Он иногда проводил в каком-то странном забытье целые часы, иногда целые дни и ночи. Однажды ему изменила память, когда он сидел во главе обеденного стола, и не возвращалась к нему до рассвета. Другой раз она изменила ему, когда он отбивал такт во время пения, и вернулась к нему снова, когда он прогуливался поздно ночью по двору при лунном свете вместе со своим компаньоном. Он спросил Вендэля (всегда полного предупредительности, заботы и помощи), как это произошло? Вэндель ответил только: «Вы были не вполне здоровы, вот и все». Он искал объяснения в лицах своих подчиненных. Но они отделывались словами: «Рад видеть, что вы выглядите гораздо лучше, сэр», или «Надеюсь, вы чувствуете себя теперь хорошо, сэр», в которых совершенно не было никакого указания.
Наконец, когда компаньонство насчитывало за собой только пять месяцев существования, Вальтер Уайльдинг слег в постель, и его экономка стала его сиделкой.
— Пока я лежу здесь, вы, быть можете, ничего не будете иметь против того, если я буду называть вас Салли, м-с Гольдстроо? — спросил бедный виноторговец.
— Это имя звучит для меня более естественно, сэр, чем всякое другое, и оно мне больше нравится.
— Благодарю вас, Салли. Мне думается, Салли, что за последнее время у меня должны были случаться припадки. Не так ли, Салли? Не бойтесь теперь сказать мне это.
— Это случалось, сэр.
— А! Вот в чем дело! — спокойно заметил он. — М-р Обенрейцер, Салли, говорит, что так как мир мал, то нет ничего странного, что одни и те же люди очень часто сходятся и сходятся в разных местах и в разные периоды жизни. Но кажется странным, Салли, что я вернулся в Воспитательный Дом, чтобы умереть, неправда ли?
Он протянул свою руку и она ласково взяла ее.
— Вы, ведь, не умираете, дорогой м-р Уайльдинг.
— Так говорил м-р Бинтрей, но я думаю, что он ошибся. Прежние детские чувства возвращаются ко мне, Салли. Прежние тишина и покой, с которыми я обыкновенно засыпал.
После некоторого промежутка он сказал тихим голосом: «Поцелуй, пожалуйста, меня, няня», и было очевидно, что ему показалось, будто он лежит в прежнем дортуаре.
Привыкнув склоняться над детьми без отцов и матерей, Сами склонилась над этим человеком без отца и матери и прикоснулась к его лбу, прошептав:
— Господь с вами!
— Господь с вами! — ответил он тем же тоном.
Через другой промежуток времени он открыл глаза, уже придя в себя, и сказал:
— Не прерывайте меня, Салли, когда я что-то сейчас скажу; я лежу очень удобно. Мне кажется, что настало мое время. Я не знаю, как это вам, Салли, может показаться, но…