Нет у меня другой печали

Вертолет сел на пригорке, недалеко от дома, и через полчаса опять поднялся, унося дядю Виля и его верного четырехлапого друга.

Как довелось узнать впоследствии, оба полностью выздоровели. У дяди Виля была сломана левая рука, три ребра и разорваны мускулы правого плеча. А он лежал, улыбался, разговаривал! И ни единого стона!

Собака хоть и осталась с перекошенной челюстью, но тоже поправилась. Говорят, теперь во всей округе нет более злого и настойчивого врага медведей. Большие деньги предлагают за нее охотники дяде Вилю, но тот поклялся никому не отдавать ее, делиться с ней последним куском, как и положено самым близким друзьям.

ГДЕ ЗИМУЮТ КОМАРЫ?

И опять мы ни с чем вернулись с охоты на глухарей. Не видали и не слыхали их. Василий ругается на чем свет стоит. Нам тоже не весело. Неужели так и уедем, не повидав этих лесных красавцев?

Но самое главное: на обратном пути вновь увидели на снегу те же проклятые следы. В том, что это тот самый человек, можно было не сомневаться: большие, подкованные сапоги с отчетливым стыком на левом каблуке.

Было ясно, что это не случайно забредший охотник, а человек, проведавший о глухариных токовищах, про которые, по словам Василия, знали только его отец, покойный друг да он сам.

Мы вернулись злые и мрачные. Даже не глянув на завтрак, повалились спать. Подремав часок, улучили момент, когда никого не было дома, и тайком пересмотрели всю имевшуюся у хозяев обувь. Ведь они слышали наши разговоры, когда мы собирались на новые токовища! Представьте, какой стыд охватил нас с Вацисом, когда, обыскав все углы, мы не нашли обуви, даже отдаленно похожей на ту, следы которой видели в лесу.

Вдруг за окном поплыло густое облако дыма. Ветер быстро гнал его, и через минуту вся деревня утопала в дыму.

Мы стремглав вылетели на улицу. Но в деревне было спокойно. Едкий дым густыми клубами катился вдоль раскисших деревенских улиц, тянулся над озером, грыз глаза, душил. Выбежав за околицу, мы увидели Василия и еще нескольких карелов, которые, опершись на колья, наблюдали за охваченным пламенем полем. Языки огня бежали над землей, слизывая порыжелую прошлогоднюю траву, которая, несмотря на раннюю весну, здесь, на солнцепеке, пылала, как порох. Когда пламя со всех сторон окружало растущий у дороги куст или молодую березку, к небу взмывала огненная стрела, собравшая гигантский рой искр, которые ветер уносил вдаль, рассеивал, гасил.

Каждую весну карел огнем и топором отвоевывает у ненасытного леса клочок пастбища для своей скотины. И каждый год лес снова пытается его отнять: ветер разносит множество семян, и, смотришь, там, где еще в прошлом году был чистый луг, нынче на каждом шагу пробиваются кустики, упрямо цепляясь за почву, пуская в нее корни. Человек опять жгет, опять рубит, сечет, корчует.

Нелегко достается карелу каждая пядь пастбища, луга или пахотной земли.

Когда обгоревшие кусты были выкорчеваны, Василий принялся ладить борону.

Достаточно взглянуть на окружающие деревню полоски, отнятые у вечного леса, чтобы сразу понять: современная сельскохозяйственная техника тут почти ничем не может помочь земледельцу. Ни одного более или менее ровного участка! Повсюду крутые взгорки, отвесные склоны, а на них — множество камней. Трактор, может быть, кое-как и мог бы еще пробраться, но пятилемешный плуг — откладывай в сторону: он мгновенно ломается, наскочив на камни, которыми так и усеяна земля, а еще больше прячется под тоненьким слоем почвы. Не пригодны здесь и наши железные бороны, культиваторы. Камень все ломает, как детские игрушки. Выдерживает только дерево. Да, дерево!

Мы смотрели, как Василий, выбрав густые елочки, валил их на землю, нарезал метровыми кусками и расщеплял вдоль ствола. Обрубив концы веток и очистив от хвои, Василий прибивал каждую половинку ствола к бруску. Оставшиеся при стволе метровые сучья напоминали щетку. Ель, как известно, очень эластичное дерево. Вот такой щеткой, взвалив на нее специальный груз, и боронят карелы. Если борона натыкается на камень, сучья гнутся, проползают сверху и тут же опять вонзаются в землю.

— Есть у меня думка, — не поднимая головы, сказал Василий и, закончив тесать брус для бороны, добавил: — Я знаю одно токовище, где наверняка застанем глухарей…

— Так чего же мы ждем? — оживился Вацис и тут же смутился: — Гм… может быть, тебе…

— Нет, что ты, — с полуслова понял намек Василий. — Мне не жалко. Только не знаю, как доберемся до места: токовище-то за Остером.

Больше объяснять не требовалось — мы уже прекрасно знали, что такое Остер. Это река-озеро. Местами его воды разливаются в ширину до километра. В таких местах, кажется, совсем нет течения. Однако там, где высокие и крутые берега сжимают воды Остера, он, пенясь и оглушительно шумя, стремглав летит вниз по крутым порогам и водопадам. Летом, когда тихие места освобождаются от льда, попасть на другой берег Остера не сложно. Захватил топор, гвозди, сделал плот — и плыви на здоровье. Но сейчас все тихие заводи еще покрыты льдом. Недели две назад по этому льду можно было ходить вдоль и поперек, но тогда еще не «играли» глухари. А попробуй перейти Остер теперь, когда лед стал ноздреватым, пористым и мягким, как блин. Правда, на быстрине вода уже взломала, разбила лед, но там нечего и думать перебраться. Течение мгновенно перевернет и плот, и лодку, разнесет в щепки, ударив о подводные камни.

— За Остером раскинулись огромные леса, — говорил Василий. — Глухари там чувствуют себя в безопасности. Для них Остер — надежный страж. Ни одного охотника не пропустит. Но мы попробуем, а?

Теперь мы с Вацисом молчали. Сгоряча согласиться — легче легкого. Но решимости может и поубавиться, когда потребуется не на словах, а в самом деле ступить на хрупкий весенний лед Остера. Надо было серьезно все обдумать, взвесить.

— А пробраться туда можно? — спросил Вацис.

— Не знаю, удастся ли, но рискнуть можно, если лыжи надеть. Люди ходили. Мой отец так делал, — ответил Василий и, помолчав, добавил: — Надо выйти затемно. После ночного заморозка лед покрепче.

Эта мысль подбодрила нас. В самом деле, возвращаясь под утро с ночной охоты, мы нередко удивлялись, до чего быстро и крепко сковал ледок многочисленные ручьи и болота.

— Ну что же, попытаемся! — решили мы.

С вечера собрались в избе Василия и стали готовиться в дорогу. Василий достал три пары широких лыж. Каждый по своей ноге приспособил ремни, испробовал, не слетают ли на ходу. Запяточные ремешки сняли — если случайно провалимся, легче будет освободиться от лыж. Иначе не выкарабкаешься из полыньи.

Всю ночь я не сомкнул глаз. Слышно было, как вздыхал, ворочался с боку на бок и Вацис.

Мы встали до рассвета и гуськом направились к Остеру.

Противоположный берег утопал во мгле, из которой смутно выступали неясные контуры леса; тот берег казался недостижимо далеким, хотя Василий уверял, что здесь чуть больше полукилометра. Он скинул с плеч рюкзак, достал из него аккуратно свернутую длинную веревку и топор. Войдя в густой подлесок, быстро срубил несколько высоких и тонких сосенок.