НЕТ
Шрифт:
– И все-таки он, безусловно, коварный мужчина. Просто вы, Мариночка, по молодости лет, по неопытности не замечаете его коварства. А я – старый, стреляный воробей – сразу же понял его породу…
Девушка пыталась возражать, Виктор Михайлович не соглашался. По его словам получалось, что давить на сознание бедного кролика (он успел уже превратить себя из воробья в кролика) есть акт тончайшего, почти иезуитского коварства. Он говорил напористо и внешне чрезвычайно серьезно. Но Марина оказалась девушкой, не лишенной юмора, и вся дальнейшая беседа
– Мам, – крикнул Виктор Михайлович, – а чаю ты нам не хочешь дать?
Марина запротестовала:
– Спасибо, не беспокойтесь. Мне пора ехать. От вас до центра так далеко.
– Это несерьезно, Мариночка. Вы приехали к нам прямо с работы, и ваш бурно растущий организм не может не требовать пополнения калориями. Близко ли, далеко вам ехать, без чаю мы вас никуда не пустим. И потом вечер у вас все равно пропал. Но вы не огорчайтесь: несостоявшееся свиданье бывает порой гораздо дороже состоявшегося.
– Почему вы говорите про растущий организм? Это же просто оскорбление. По-вашему, до скольких лет растут люди?
– До двадцати пяти, а иногда и дольше, – не задумываясь, сказал Хабаров.
– Серьезно?
– Совершенно серьезно.
– А я была уверена – лет до восемнадцати. А свиданье у меня на сегодня не назначено. Точнее – отменено…
– Однако вы предусмотрительная дама, – сказал Хабаров.
– Стараюсь, – сказала девушка.
Они поужинали втроем. Говорили о вещах, ни к авиации, ни к каким другим специальным сферам отношения не имеющим. И Анна Мироновна вдруг обнаружила, что Марина приятная, умненькая, хорошо воспитанная.
Часов в девять Виктор Михайлович объявил, что отвезет Марину домой. Девушка стала отказываться. Мать почему-то ее уговаривала, хотя в глубине души считала, что ничего с ней не случится, если она поедет на электричке.
Но переспорить Хабарова было трудно, и он, конечно, повез девушку на машине.
Он умел себя подать при любых обстоятельствах, но за рулем – особенно. Небрежно откинувшись на спинку сиденья, еле прикасаясь к баранке, Хабаров вел машину с такой уверенностью и особенной элегантностью, что смотреть на него было одно удовольствие.
Когда Виктор Михайлович остановился у Марининого дома, девушка поблагодарила его и спросила:
– Вы и летаете так?
– На этот вопрос я могу ответить только по секрету. Марина наклонилась и, коснувшись его щеки волосами, подставила ухо.
– Летаю я гораздо лучше, Мариночка. Я шофер-любитель, а летчик – профессионал…
На другой день Хабаров позвонил Павлу Семеновичу. Было ровно шестнадцать пятнадцать.
– Павел Семенович, здравствуйте.
– Виктор Михайлович? Рад слышать и рад вашей точности. Ну?
– Да.
– Вот и отлично. Вы мне нравитесь, Виктор Михайлович.
– Вы мне – тоже, Павел Семенович.
– Вырезки сработали?
– Нет. Вырезки опоздали.
– Не может быть.
– Может.
– При встрече расскажете?
–
Возможно…Когда Виктор Михайлович во второй раз встретился с Княгининым, летчик обратил внимание на давно знакомые папки, почему-то очутившиеся на столе Главного. Это были папки с его, Хабарова, отчетами.
– Вот изучаю ваш почерк, – сказал Павел Семенович.
– И как – разборчивый?
– Вполне. У вас много сейчас работы?
– Порядочно.
– Готовится к полету дублер сороковки Севса, это я Знаю, а что еще?
– Во-первых, с сороковкой очень много возни. Подготовительные полеты идут на тридцатке и на тридцать второй; во-вторых, впереди светит совершенно новый агрегат, – летчик поднял и опустил руку над столом, – машина вертикального взлета…
– От которой вы по доброй воле не откажетесь? – спросил Княгинин.
– Не откажусь.
– Ну, а как наша работа?
– Надо разложить по времени.
Они принялись считать, и получалось: февраль, март, апрель будут у Хабарова напряжены до крайности, но справиться можно, если, конечно, не подведет погода, если не обманут производственники, если не случится ничего из ряда вон выходящего…
– Итак, в мае вы наш, – подвел итог разговора Главный. – А пока приезжайте когда сможете, знакомьтесь, вникайте в специфику. Пропуск вам оформят постоянный, я распоряжусь.
Они пожали друг другу руки и расстались. В коридоре Хабаров встретил Марину. Она о чем-то спорила с длинным очкастым парнем.
– Нет-нет-нет, Глеб, вы обещали просчитать к понедельнику, обещали? Сегодня – понедельник, что я должна сказать Павлу Семеновичу? Что?
– А вы, Мариночка, ничего не говорите. Вы ему только улыбнитесь. И он забудет про все расчеты, выкладки и таблицы…
– Вы чудесно придумали, Глебушка! Вот сами идите и сами улыбайтесь, а я посмотрю, что из этого выйдет…
– Ну, Маришечка, разве можно сравнивать несоизмеримые величины – вашу улыбку и мою улыбку?
Хабаров хотел пройти мимо, помахав Марине рукой, но она остановила его.
– Здравствуйте, Виктор Михайлович! Наш?
– Ваш.
– Поздравляю!
– Кого?
– Что значит – кого? Вас поздравляю…
Очкастый Глеб, медленно отступая, попятился к стене.
– Вы куда? – остановила его Марина.
– Считать, куда же еще? Разговаривать с вами бесполезно. Я это только что понял. Тут не только мне, тут самому Кадочникову не на что рассчитывать, – сказал он и показал глазами на Хабарова.
– Ваш друг великодушен, Мариночка, но я прошу иметь в виду, что скрытых талантов во мне куда больше и те таланты куда значительнее.
– Однако!
– Мне уже говорили: от скромности ты не умрешь. И это, наверное, правда. Жалко, староват я стал, Мариночка, а то бы…
– Что "а то бы", что?
– С вашего разрешения, в другой раз. Ладно? Надо ехать, – и он показал на часы.
Хабаров ушел, а Марина все смотрела ему вслед. И никак не могла понять, чему она, собственно, улыбается.