Нет

Пил он на этот раз шоты. Пару легких ликерных смесей. А запил все, как водится, Камю. Я не отпускал бутылку от себя и четко пробил обе порции в кассу. Но при подаче счета, как и всегда, его не оказалось в чеке, а коньяка в бутылке не убавилось ни на каплю. Хмуро наблюдая за уходом старика, я мучительно соображал, в какой момент я опять отпустил ситуацию и снова ничего не понял. У самых дверей старик обернулся и поднял руку в приветствии, я ответил ему, и только тут заметил, что старик пришел в бар босым. Не в носках или тапках – такие случаи с местными бывали – а именно на босу ногу. В ноябре! В дни первых и уже дневных заморозков. Так, я отчаянно и везде замерзал в эти дни – мне все время и как-то беспричинно было холодно. Еще более необъяснимым было то, что охранник Николай – простой и серьезный парень из пригорода – пропустил его. На мой вопрос, почему он пускает людей без обуви, Николай в ответ только посмотрел на меня (точнее, как-то сквозь меня) как на идиота и не счел нужным отвечать вообще, и я понял, что для него старик был в обуви и никак не босым. Я вернулся за стойку и еще раз осмотрел бутылку. С ней все было нормально. Я пробил на свой счет сока. И касса работала, как ей было и положено. Только вот бокал, из которой пил старик, сохранил пару капель коньяка, которого, судя по бутылке и кассе, ему туда никто не наливал, но ведь что-то он пил? Я взял бокал и внимательно осмотрел его. Что-то меня насторожило, но я не сразу понял, что. Я вспомнил, как его держал старик. Сначала он держал его за ножку, но потом, потом на второй порции, он взялся за бока. Я присмотрелся. На стенках не было никаких отпечатков ни внутри, ни снаружи. На дне имелась пара капель (судя по запаху – коньяка), но не было никаких следов ни от пальцев снаружи, ни от жидкости внутри. Этот бокал как бы никто не держал и ничего из него не пил. Он был чист и абсолютно прозрачен. Старик к нему как бы и не прикасался вовсе. Он вообще непонятно зачем оказался на стойке, и только злополучная пара капель на дне выводила все из равновесия. Я взял бокал и ушел от камер в мертвую зону. Долгим, протяжным движением я допил остатки. Он самый. Бордери. С этим единственным, странным шоколадно-фиалковым ароматом. Я вернулся за стойку и вдруг увидел старика в окне. Он с кем-то разговаривал. Этот кто-то в черном костюме стоял ко мне спиной, но ее очертания мне показались очень знакомыми. Но только когда старик положил ему руку на плечо и они пошли вдоль окон в сторону входа, я узнал друга Тихого. Почти сразу после того, как они исчезли в последнем окне, он вошел в бар и по обычаю уселся за стойкой. По виду он был еще в трауре. Пить не стал. Взял обед и двойной эспрессо.

– Как вообще?

– Нормально. Менты достали: что да как…

– Подозревают? В чем?

– Хер их знает. Не может, мол, человек просто так. Может, он чего не так выпил или того хуже выкурил, ну, и все такое… К вам не приходили?

– Нет. А чего – обещали?

– Не обещали. Но, судя по вопросам, хотели.

– Этих дел куча…

Такой разговор мог и дальше идти себе, но меня не это интересовало, поэтому я не выдержал – зудело прямо на языке:

– Ты с этим стариком толстым знаком, что ли?

– С каким стариком?

– Да в окне видел, ты с ним разговаривал…

– Ни разговаривал я ни с кем. Ты чего, Костян?

– Да как же, ты с ним почти до дверей шел.

– Я один шел. Я вон там остановился, да, но это я Тихого вспомнил, как раз там я его в такси сажал.

– Да был же дед толстый такой, в рубашке еще в клетку синюю, он тебе руку еще на плечо положил…

– Не знаю я никакого деда, чего ты пристал?

Когда он ушел – помню, как охранник и Никита отчего-то ухмылялись, глядя ему вслед – я вышел сразу за ним. Он удалялся по переулку, а рядом, обняв его за талию, шел старик и что-то кричал ему на ухо. У поворота старик засмеялся и толкнул его в спину, иди, мол, вперед, и когда тот скрылся из вида, посмотрел на меня. Я невольно спустился с порога и сделал несколько шагов в его сторону. Тогда он, словно останавливая меня, засмеялся, закидывая назад голову – смех эхом разнесло по переулку. Я невольно остановился. Он прекратил смеяться и вдруг легко, что с ним никак не вязалось, запрыгал на месте. Я попятился, а он, прыгая как мячик, вскоре скрылся за поворотом. Я не пошел следом. Теперь я точно знал, что его там нет. И более того, теперь я точно знал, где он. Там я его и нашел: когда я вернулся за стойку, он сидел на своем месте и со скучающим видом листал коктейльную карту. Я слышал о таких вещах. И даже сталкивался с этим на примере коллег. Ночная работа. Месяцами не видишь солнца. Шум, табачный смог, куча неадекватного быдла – все вместе сводят с ума рано или поздно. Тут еще смерть постоянника, к которой я, как-никак, а был причастен. Вот и поехала крыша, решил я про себя. Поехала даже не то чтобы совсем изобретательно. Опять же бар, гость, напитки. Ни тебе зеленых человечков, ни бесед с Богом. Буднично как-то. С этими мыслями я смотрел на старика, заинтересовано – будто в первый раз – листающего карту. Он делал это очень быстро; я сомневаюсь, что с такой скоростью переворачивания страниц там можно было что-то прочесть. Он пробегал страницу глазами одним протяжным движением, не деля ее на строчки и абзацы, охватывая ее целиком, как картинку. Немудрено, что на всю карту у него ушло меньше минуты, после чего он обмахнулся ею пару раз, как веером, и задумчиво произнес, не глядя на меня, но явно ко мне обращаясь:

– 383.

Я не понял и переспросил:

– Что?

– 383 позиции.

– Коктейлей?

– Нет, всего. 383. Вместе с сигаретами.

Я не знал, как реагировать на такое «хочу все знать», но все-таки решил развить тему:

– Это много или мало?

Старик наконец посмотрел на меня:

– Это 383. Ни больше и ни меньше. И…

Он завис, явно собираясь что-то добавить, и добавил, но явно не то, что я ожидал:

– … сделай «Лонг-айленд».

Я сдержал крайнее удивление и просто кивнул в ответ. Я выставил перед ним бутылки – он садился всегда прямо напротив одной из станций – и взялся за джиггер. Старик бросил карту по стойке. Та проехала шайбой до самой стены:

– На хер джиггер, Костян, не будь лохом – будь человеком – это же лонг! Он стерпит глаз, дорогой!

Я еще раз кивнул и отставил джиггер. Слова, сказанные им про лонг и джиггер, показались мне очень знакомыми – будто слоган из доставшей всех рекламы, но вспомнить сразу, где я их раньше слышал, не получилось – лонги пошли чередой. Причем дело было даже не в старике. Заказы на лонги пошли со всех столов. В ланч! Но лонг не входил, да и не мог быть включен в ланч. Обедающие, словно и не собираясь выходить после ланча на работу, заказывали по три-четыре лонга в лицо, так что к исходу часа бар имел с десяток абсолютно пьяных столов, а второй десяток однозначно двигался в том же направлении. Старик же между тем пил тот самый первый и, судя по объему оставшегося, явно не собирался брать еще. Надо было еще видеть, с каким отвращением он его пил. Он явно делал коктейлю одолжение, принимая его в себя. Головой не понимая причины всеобщего сумасшествия, нутром я чувствовал – и это было немудрено – что оно как-то связано со стариком, точнее с его лонгом. Про себя я даже предположил, что все вокруг прекратят пить лонги, как только старик исчерпает свой. А он явно не спешил, вертел головой и ухмылялся. Уж он-то точно знал, что происходит, и это доставляло ему какое-то свое удовольствие, понятное только ему одному. Я понял, что надо ждать. Но старик словно почувствовал это мое состояние и тянул с последним глотком. Даже когда на дне стакана явно остался только лед, он еще долго не выпускал трубочку из рта, наблюдая, как вторая половина бара, казалось повинуясь какому-то его приказу, догнала первую. Только тогда он двинул стакан ко мне и положил на стойку карту постоянного гостя. Я взялся за нее, как еще за одну зацепку. Я так и не вспомнил, пользовался ли старик ей в прошлые посещения, кажется, все-таки нет. Я рассмотрел карту, как можно пристальней. С виду это была карта как карта. И сработала она, как и другие ей подобные: на 20%. Только у нее не было номера, а из данных владельца на экране кассы возникла только фамилия – Кирдяев. Фамилия ни о чем мне не говорила. Постоянник – это имя, прозвище. Фамилия – очень редко. В основном, если речь шла о какой-то знаменитости или уж совсем древнем госте. А так, постоянник – бесфамильное существо, и в этом его статус. И для них мы, бармены, как правило, тоже бесфамильны. Но сейчас, прежде чем вернуть карту, я на всякий случай запомнил фамилию. Но старик и тут в каком-то смысле опередил меня. Рассчитавшись – на этот раз в счете было все, как мне показалось – он, убирая карту в бумажник, спросил мельком:

– Все забываю, как там твоя фамилия? Бу… Бу.. Что-то? Да? Как?

– Бугаев.

– Вот, Бугаев!

Словно пойманный на месте преступления, я не выдержал и уточнил:

– А что?

– Ничего. Фамилия – это ничего. Она не имя… Давай, увидимся!

Он подал мне руку и еще раз, показалось, удовлетворенно окинул взглядом зал, в котором наступило удивительное для такого количества лонгов затишье, и добавил:

– Никогда не понимал, зачем они это делают…

– Что именно?

– Пьют эту гадость.

– Но вы же сами…

– Я? Да Бог с тобой! Никогда! – отчеканил он в конце и ушел. Я осторожно, боясь утвердиться в собственной догадке, взялся за чек. Так оно и было: в нем не было лонга. То есть в нем вообще ничего не было! Я оглядел зал. Набитый пьяными гостями, он теперь был единственной реальностью, от которой мне некуда было деться…

Следующие три мои смены старик не появлялся. Спрашивать о нем других я не стал. Я решил: пусть старик останется исключительно моей, пусть и больной тайной. Я чувствовал, что его появление как-то связано с Тихим и его смертью: уход одного и появление другого совпало не только по времени, но и по напиткам. Старик, как и Тихий, обращался именно ко мне. Он шел ко мне, а не просто поесть или выпить. Он сменил Тихого, внешне никак на него не походя, но было что-то другое, что их объединяло, и на исходе третьего дня, увидев старика на входе, я подумал, что может быть он и есть Тихий, что он и Тихий – одно лицо. Сумасшествие этой мысли я поспешил убрать прочь, но она зависла где-то между мной и стойкой, и старик, подойдя, словно заметил ее и сказал небрежно:

– Ну, вот и девять дней прошли.

Я не понял:

– Какие девять дней?

– А то ты не знаешь!

Я, наконец, сообразил и спросил в лоб:

– Вы знали Тихого?

– Тихого? О, еще как! Он меня по большому счету и не знал вовсе. А вот я его хорошо. Можно сказать, до косточки.

– Это как?

– Что как?

– Ну, вы его знали, а он вас нет?

– Чисто временные моменты. Вполне объективные… Ты-то уж должен их понимать.

Я опять ничего не понял:

– Я? Что понимать?

Но старик закрыл тему:

– Греческий салат и Камю. Бордери. А, да, другого-то у вас и нет…

Я отошел к кассе, но в голове крутилось: ты-то уж должен понимать… Что я должен понимать? Что? И опять я следил, как Камю исчезал в каком-то срединном пространстве, так как в счете не оказывалось записей, а старик оставлял на стойке вполне реальные деньги, и как он шел к двери совершенно босой, а Николай не обращал на это никакого внимания. Я совершенно вышел из себя и на этот раз решил пойти до конца: я выбежал следом и поначалу потерял старика. Побежал наугад в ту сторону, куда уходил в тот день друг Тихого – он кстати, так больше и не появился с того раза – и нашел старика совсем рядом, на повороте. Поставив ногу на бордюр, он… завязывал шнурки на ботинках. Закончив, он оправил джинсы, кривясь, разогнулся и, заметив меня, как мне показалось, совсем не удивился, но видно для порядка спросил:

– Ты чего?

– Так… Я хотел узнать…

– Что ты хотел узнать?

– Как вас зовут?

Он улыбнулся.

– Ты же знаешь.

– Я догадываюсь. Но я хочу, чтобы вы сами это сказали.

– Зачем?

– Я хочу, чтобы все объяснили.

– Я? Что я должен объяснять?

– Происходят странные вещи, и я…

– Ничего странного, – заявил старик и, прерывая разговор, двинулся в сторону бульвара. Я догнал его. На языке вертелся все тот же вопрос, но после всего я уже даже знал, как задать его. Старик, словно прочитав мои мысли, помог мне, буквально приказав:

– Ну, спрашивай!

– Как вас зовут?

– Павел…

Он помолчал и добавил то, что мог, наверное, уже и не добавлять:

– Павел Кирдяев.

В ответ я залепетал скороговоркой:

– Да? Вы тезка одного моего друга. Только я его назвал Тихий… Ну, прозвище такое…

Старик оборвал меня:

– Я не тезка.

Я остановился, а старик продолжил путь к бульвару, откуда неслась обычная для этого времени разноголосица мелодий и звуков. Снова догнал старика я уже на бульваре, едва не потеряв его, что было для этого места немудрено – уже к девяти вечера здесь было почти ежедневно не протолкнуться, а в некоторых точках – у двух памятников: сидячего и стоячего – так и вовсе возникали пешеходные пробки. Старик, правда, не пошел ни к одному из них, а разместился где-то между, найдя место на краю одной из скамеек. На ней уже размещалась одна очень странного вида компания. На странность ее, как и, впрочем, всего остального происходящего вокруг меня, я не обратил с первого взгляда внимания. Я был поглощен стариком и своим следующим к нему вопросом. Но, присмотревшись невольно к нашим сиюминутным соседям, сразу понял, что наблюдаю нечто совсем необычное. Средний возраст компании, к которой мы так запросто присоединились, был никак не меньше семидесяти: две старушки помоложе в окружении пяти дедов, одному из которых можно было дать и все девяносто. Но одеты все они были как тинейджеры: джинсы, кепки, рубашки навыпуск, толстовки с жилетками. Старушки столь естественно балансировали на огромных платформах своих высоких шнурованных ботинок, а дедки так умело двигались под рэперские мелодии включенных ими мобильников, что не создавалось впечатление маскарада. Нет, все они были как бы на своем месте. Изучая компанию, я невольно отвлекся от старика, но он и не собирался куда-то идти, и, явно скучая, изучал окрестности. Я проследил за его взглядом и вскоре закружился на месте как волчок, на время начисто забыв о старике. Таких компаний, как наша, было много. Точнее сказать, почти всем находящимся в тот момент на бульваре было далеко за шестьдесят, и все были одеты и вели себя, как молодые люди. Все, все: панки, готы, эмо, подкрашенные лгбтешники и просто гопники – все они, покрытые сединой и морщинами, заполняли бульвар, ведя себя до нельзя естественно, будто бы все так и должно быть на самом деле. И седыми стариками были даже полицейские патрули… Правда, среди казавшейся бесконечной толпы молодых стариков встречались и действительно молодые люди, и даже дети, но значительно меньше. Я взглядом выдергивал их то тут, то там – они легко бросались в глаза своими тертыми пальто, обвисшими плащами, драповыми кепками. Одна парочка лет двенадцати едва шедшая под руку и в два костыля, прошла мимо меня, и я случайно поймал тусклый, уставший взгляд девочки, так не вязавшийся с ее гладким, без намека на морщины лицом…