Нетерпеливые

Фарид озабоченно спрашивал у Зинеб, приходила ли акушерка и что говорила. То была наша соседка, одна из первых мусульманок, начавших работать. Старая дева из семьи со скромным достатком, она ходила по окрестным домам, в каждом из которых ее с нетерпением ждала не только больная, но и вся когорта женщин. И еще долго после ее ухода на все лады обсуждались ее немногословные суровые высказывания.

Зинеб перестала быть болтливой. Она считала, что уже тяжелеет, и погружалась в сладостное блаженство. В наших краях забеременевшая женщина словно окутывается непрозрачным коконом, где в свое удовольствие прислушивается к собственным ощущениям. Меня удивляло, что Фарид не питает к жене ни малейшего ревнивого чувства. У меня впервые мелькнула догадка, что только во время беременности, и никогда больше, женщина чувствует себя в счастливом одиночестве, в щедрой безмятежности, куда мужчине нет доступа. Он-то считает себя тому причиной, тогда как на самом деле он уже ничто. Вот почему на моих глазах Зинеб, избавившись от былой трусливой покорности, отягощалась облагораживавшим ее достоинством. Она расцветала.

После ужина, вместо того чтобы уединиться в своей комнате, я осталась подле Зинеб. К нам присоединилась Шерифа, по обыкновению мрачная, с недовольно поджатыми губами. Но сегодня я и к ней относилась со снисходительным благодушием. Одна лишь Лелла казалась исключенной из нашего круга. Не далее как сегодня она опять без разговоров отвергла очередное брачное предложение. Но сейчас, несмотря на явно выраженное желание не покидать нас, она оставалась нам чужой.

Глава IX

Назавтра Мина явилась к девяти. Она вошла слегка побледневшая. Мы обменялись краткими фразами:

— Где твоя мачеха?

— На кухне, где ж еще.

— Твой брат, надеюсь, ушел?

— Да… Когда будешь говорить с Леллой, держись как можно естественней.

— Немного боязно, но…

— Уж постарайся, ведь не привыкать врать.

— Да, конечно, но с Леллой всегда кажется, что ее не проведешь.

— Я тоже раньше так считала. На самом деле она такая же, как и все. Разве что хуже.

— Ну, я пошла.

— Удачи тебе.

Я осталась в постели. Спать не хотелось, но, чтобы не возбудить подозрений, надо было вести себя как обычно.

Прошло больше получаса. Издалека до меня доносились голоса. Наконец в комнату вошла Мина.

— Дело сделано, — объявила она со вздохом. — Мне пришлось нелегко, но дело сделано… Она забросала меня вопросами, спрашивала…

Я перебила ее:

— Я быстренько оденусь, а не то опоздаю.

— Да-да, поторопись. Мы рискуем не успеть к десяти.

Я уже соскочила с кровати, но при этих словах остановилась. Она так решительно сказала «мы»… Одевалась я медленно. До меня наконец дошло, что это пособничество Мины имеет довольно темную подоплеку: желание вторгнуться под прикрытием дружбы в ту область, которую я берегла для себя одной. Я повернулась к ней спиной; я была спокойна. У меня тоже хватит жестокости: перед тем как встретиться с Салимом, я с ней расстанусь. Никто не проникнет в мир, который я делю с ним. Я сокрушу все, что будет этому препятствовать. Тем более что дружба была для меня пустым звуком. Женщины между собой не могут быть настоящими подругами; самое большее — сообщницами.

По пути я не проронила ни слова. Мина шагала уверенно; я наблюдала за ней. Внезапно смалодушничав, я откладывала ее изгнание на самый последний момент. Мы уже шли улочкой, ведущей к кафе. Увидев на часах время, я всполошилась:

— Салим, должно быть, нервничает. Он не любит, когда я опаздываю.

— Тогда прибавим шагу.

Я сумела не выдать досады. Еще несколько шагов, и я ее прогоню. Мы спускались. Я увидела фигуру Салима. Он нас еще не заметил.

— Оставляю тебя здесь, — выпалила я. — Пока.

И протянула ей руку. Она повернулась ко мне. Глаза ее сверкнули. Я поняла, что она достигла рубежа, за которым себя уже не контролируют. Голос у нее срывался, как это бывает у людей, которых унизили, но которые упорно не желают уходить.

— Могла бы и познакомить меня с Салимом.

Она упрямо шагала рядом. Салим уже шел нам навстречу. Я снова повернулась к Мине.

— До свидания!

Она заколебалась. Обратила на меня взгляд, полный скрытого упрямства, которое разозлило меня. Она сделала еще несколько шагов.

— До свидания! прокричала я. Повернулась к ней спиной и перешла на противоположный тротуар. Мина — не бежать же ей за мной! — прошла мимо Салима, который смотрел на нас обеих, явно озадаченный, и удалилась.

К Салиму я подходила стиснув челюсти. Вот когда я безрассудно нырнула в омут. И счастье с этого дня обрело для меня восхитительно жестокий лик.

Не дожидаясь Салима, я вошла в кафе. Он последовал за мной. Перед тем как нам сесть, он спросил:

— Кто эта девушка?

— Мина… она хотела, чтобы я вас познакомила…

Я досадовала на то, что этот глупый инцидент все еще продолжается.

— Тогда зачем вы ее отправили? Догоните ее.

— Нет. Я не пойду.

Я села. Скорее всего, он потребовал это от меня просто так, не думая. Мой отказ удивил его.

— Вы не хотите? — угрожающе спросил он.

Я покачала головой. Он повторил свое требование еще и еще — всякий раз все спокойнее и все более угрожающе.

— Нет, — отвечала я. — Не хочу.

— Тогда оставайтесь! — вскричал он. — Я ухожу.

Меня захлестнул страх. Не могла я расстаться с ним вот так. Мне хотелось объяснить ему, что я подсознательно стремилась никого не допускать в эти часы, которые принадлежали мне одной. Я встала.

— Салим, прошу вас…

Я вышла вслед за ним на улицу. Он шагал молча, лоб его перерезала вертикальная складка. Пересекая рынок, разместившийся на небольшой площади, мы то и дело натыкались на ящики и корзины. Мне приходилось огибать фруктовые и овощные прилавки, чтобы догнать Салима. Его, похоже, нимало не заботило, что я могу отстать. Иногда нагруженные провизией хозяйки оттесняли меня от него. Я пугалась, как в кошмарном сне, и бежала за ним вдогонку.

Потом мы свернули на тенистую улочку; на ее тротуарах толклись дети. Поодаль от остальных сидела девочка с белокурыми косами и смотрела на меня. Меня охватило отчаяние, и я подумала: пускай Салим уходит, а я останусь здесь, на тротуаре, как эта девочка. Буду сидеть и плакать от усталости. Я вновь очутилась в царстве абсурда, где чувствовала себя бессильной. Лишь скрытая где-то в подсознании воля гнала меня вперед.

Улица заканчивалась тупиком. Салим неизбежно остановится; все будет кончено. Но на одном из изгибов я увидела лестницу, ведущую на бульвар. Рядом возвышалась стена. Салим наконец остановился, повернулся ко мне лицом. Сначала на его губах появилась недобрая усмешка, против которой я была бессильна. Когда он заговорил, начал задавать мне вопросы, я была уже далеко. Мне хотелось одного: уйти; я прислушивалась к тому, как это желание завладевает мною целиком.