Нетерпеливый алхимик

— Насколько я поняла, ты здесь с официальной миссией?

— И сам не понимаю. — Я пожал плечами. — Все зависит от твоих предпочтений. До некоторой степени, я предоставляю тебе свободу выбора.

— Мне все равно, — ответила она, отведя взгляд в сторону. — Я наслаждаюсь обществом моего любимого дерева и не нуждаюсь в другой компании.

Я задрал голову.

— Красивое, ничего не скажешь, — одобрительно бросил я.

— Оно не просто красивое, а самое замечательное в Мадриде. И не столько по размерам, сколько по совершенству формы. Его привезли с Кавказа. Блестящая идея, ты не находишь?

Я перевел взгляд вниз, на черную табличку, где содержались сведения, подтверждавшие слова Патриции. Однако я не мог оценить дерево по достоинству, так как находился слишком близко, но даже на таком расстоянии бросались в глаза его величественная стать и симметричные очертания кроны.

— Помимо всего прочего, — объясняла Патриция, — мое дерево, как и все истинно благородные виды, относится к листопадным. Сосны, эвкалипты и прочая дрянь, засорившая наши города, по своим биологическим свойствам больше тяготеют к грибам, чем к растениям. Настоящие деревья должны умирать, чтобы возродиться весной в расцвете новых сил. Полной жизнью живет лишь тот, кто не боится смерти.

— Я никогда об этом не задумывался.

— Мы не понимаем их природы, — рассеянно продолжила она. — В отличие от нас они живут сотни лет, но, несмотря на то, что наша жизнь несопоставимо короче, мы единственные существа на земле, которых им следует бояться. Парадоксально, не правда ли? За примером далеко ходить не надо: лет тридцать назад это дерево чуть не загубил врезавшийся в него на всей скорости грузовик.

— Какая жалость, — искренне посочувствовал я.

Патриция замолчала, теребя в руке мобильный телефон.

— Такие-то вот дела, господин жандарм, — проговорила она, распространяя вокруг себя холод отчуждения. — Теперь вы знаете, почему я здесь. Осенью я провожу в Ботаническом саду каждую свободную минутку. Мне нравится наблюдать, как постепенно меняется цвет листьев и как они высыхают, а потом падают на землю. За какие-нибудь пятнадцать минут я отдыхаю здесь телом и душой — все лучше, чем тратить перерыв на пустою болтовню с сослуживцами да надуваться вчерашним кофе, подогретым в микроволновке. А сейчас, позвольте спросить: зачем сюда пожаловали вы?

— Я предпочитаю общаться на «ты», так сказать, по старой памяти.

— Конечно, — согласилась она. — И все-таки, зачем ты сюда пришел?

— Тебе прекрасно известно зачем.

Патриция насторожилась.

— Понимаю, Тринидад Солер, — сказала она сдержанно. — Что-нибудь прояснилось?

— Почти ничего, — сказал я с сожалением. — Мне нужна твоя помощь.

— Но ведь ты уже говорил с отцом. — Она изобразила блаженное неведение. — У него были с Тринидадом общие дела, или, наоборот, у Тринидада с ним — от перестановки слагаемых сумма не меняется. Не знаю… поговори еще раз. Если уж он тебе не поможет, то я — подавно.

— Ты уверена?

Впервые с начала нашего разговора дочь Салдивара почувствовала под ногами зыбкую почву и занервничала.

— Послушай, жандарм! Ты портишь мне редкие минуты отдыха. За целый рабочий день я только здесь не слышу верещания этой пакости. — Она подняла руку с мобильником и потрясла ею в воздухе. — А через пять минут мне надо встать и уйти. И у меня нет никакой охоты тратить драгоценное время на то, чтобы играть с тобой в угадайку.

Гневную тираду моей подопечной прервал настойчивый телефонный звонок.

— Ну вот, накликала. Пропади ты пропадом! — в сердцах сказала она. — Да? Это я. Нет. Да. Я могу говорить.

Где-то с полминуты Патриция молча кого-то слушала, потом говорила сама, ограничиваясь короткими, рваными фразами, похожими на спешные инструкции, которые она корректировала на ходу.

— В случае осложнений, звони, — велела она невидимому собеседнику и прервала связь. Потом, словно вернувшись из далекого путешествия на Марс, проговорила: — О чем я? Ах, да! Если у тебя есть ко мне конкретные вопросы, спрашивай. Я тебе отвечу, разумеется, при условии, что смогу, хотя, предупреждаю, — это маловероятно. А если нет, то оставь меня в покое, наедине с моим деревом и моими мыслями.

— Пожалуй, я лучше спрошу, — мирно сказал я, изображая фланера, в чьем распоряжении целая вечность. — И не беспокойся, вопрос легкий и ты сумеешь на него ответить. Я присяду, не возражаешь?

— Садись, только не ко мне на колени, — сердито буркнула она.

Я окинул Патрицию оценивающим мужским взглядом. Она была среднего роста, не красива, но и не дурна собою. Ее физическая привлекательность обеспечивалась за счет насмешливой дерзости и холеного тела, вылепленного скальпелем пластического хирурга и упражнениями с гантелями, причем ровно в тех пропорциях, какие требовались для достижения нужного эффекта. По части декоративного оформления я не весть какой дока, но не настолько, чтобы не заметить очевидного, — она не посещала дешевых парикмахерских и не покупала косметику на распродажах, а ее гардероб отвечал огромным финансовым возможностям папаши. Пока под деревом раздавалось негодующее фырканье, я прикидывал в уме, принадлежит ли Патриция к типу женщин, на чьи колени мне захотелось бы взгромоздиться, не будь она подозреваемой, а я гвардейцем на службе, обязанным соблюдать сдержанность, и понял, что, безусловно, да, и с огромным удовольствием, однако только по одной причине: чем дольше я на нее смотрел, тем больше она напоминала мне Бланку Диес.

Утолив свою страсть к психоанализу, я спокойно уселся на другой конец скамейки, преследуемый ее неумолимым, полным ненависти взглядом. Я ответил любезной улыбкой и продолжил разговор:

— Ответь мне, почему ты не звонила ему на мобильный телефон?

— Что?! — обомлела Патриция и закрыла глаза, забыв проделать ту же процедуру со ртом.

— На мобильный, — повторил я, показывая на ее телефон. — Просто как все гениальное: сохраняешь в памяти номер и нажатием кнопки соединяешься с нужным человеком, где бы он ни находился. Не надо передавать ему сообщения, не надо вмешивать третьих лиц, рискуя посвятить в ваши отношения того, кому не полагается о них знать. Теперь так делают все парочки, разумеется, если могут заплатить за столь дорогую услугу. Согласись, великолепная возможность держать своего милого на крючке в любой час дня и ночи. По крайней мере, до тех пор, пока ты его терпишь.

— Прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Мне не хотелось бы опять выслушивать упреки в пристрастии к загадкам, — пояснил я. — Но позволь заметить: поза придурковатой барышни, в которую ты пытаешься стать, совсем тебе не к лицу.

Патриция замолчала и уставилась на дерево.

— Будь все проклято! — прорычала она, захлебываясь яростью. — Что тебе известно, выкладывай?

— Остальное, дорогуша, — профессиональная тайна, — сказал я, давая понять, что не только она вправе вести себя по-хамски. — Да это и не важно. Важно услышать твои соображения, а затем сравнить их с моими и посмотреть, чьи перевесят. Если твои, я извинюсь и уйду, а если мои, то не обессудь, — мне придется задержаться тут еще на некоторое время.

Ее телефон опять зазвонил. Патриция ожесточенно ткнула в него указательным пальцем и отключила аппарат. Потом положила его на скамейку и несколько раз провела рукой по лбу. Моя собеседница привыкла держать себя в узде и теперь лихорадочно искала способ восстановить равновесие.

— Глупый вопрос, — произнесла она наконец, презрительно передернув плечами. — Ты не потрудился его обдумать, а не мешало бы. Там, где Тринидад проводил большую часть дня, запрещено использовать сотовую связь. Во-первых, создаются помехи в работе приборов, а во-вторых, защитное покрытие стен не пропускает сигналов внутрь помещения. Так объяснял мне Тринидад, и я тут же поняла. Интересно, кто из нас Шерлок Холмс?