Неучтенный фактор
Шрифт:
"Твою мать, еще один критерий отбора – полное отсутствие запаха! Хоть стрелять-то умеет, или нет?"
– А там что делал?
– Проверял. Согласно инструкции. Сейчас заканчивают, пойдут в раздевалку.
Филатов хотел было сорваться, но молодой так старательно тянулся в струнку и так таращил телячьи глазки, что злость сама собой улетучилась.
– Увидишь их, не маячь на виду. Не хрен зыркать, как девка титьками трясет. – "А наш козел – яйцами", – мысленно добавил он.
– Так точно, товарищ генерал-майор.
– Ну бди, молодой.
Филатов быстро пошел по коридору.
"Е-мое!
Он на ходу достал из кармана рацию.
– "База", ответь "одиннадцатому"!
– На приеме, "одиннадцатый".
– Пост у раздевалки срочно сменить. Поставь кого-то из "дедов".
– Принял. Через минуту сменим.
– И в следующий раз думай, куда молодого ставишь!
– Понял, "одиннадцатый".
В холле, превращенном в вечно цветущий зимний сад, слабым эхом отдавались тугие удары по мячу.
Филатов остановился, с ненавистью посмотрел на буйную зелень, источавшую одуряющий аромат, и в голос, не боясь, что услышат и стуканут, выругался: "Мудак!"
Звук разбился о стеклянный потолок и затих в зеленой чащобе.
Полегчало.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Странник
Срезав путь дворами пятиэтажек, Максимов вышел к Речному вокзалу.
Чем ближе подходил к площади у метро, тем тревожнее и муторнее становилось на душе.
Максимов привык доверять своему предчувствию. Не сбавляя шага, закрыл глаза, постарался маскимально четко представить себе опасность. Ничего не получилось. Она никак не хотела оформлаяться в законченный зрительный образ. Так и осталась грязно-серым вязким студенистым комом. Цвета и фактуры неба над головой.
Напряжение нарастало с каждым шагом. Еще можно было повернуть, но невидимая сила все настойчивее тянула вперед. Максимов решил не сопротивляться. То, что ждало впереди, каким бы оно опасным не представлялось, потребовало к себе. Значит, так тому и быть.
На площади копошился "блошинный рынок". Или здесь не торговали из-под полы оружием, или сегодня до него не дошли руки, но примитивная торговля и натуральный обмен кипели вовсю.
Максимов смазал взглядом площадь. Под прикрытием пары пенсионеров проскочил мимо патруля. Вклинился в людской поток, вяло тякущий между рядами торговцев к входу в метро.
И тут оно и произошло.
Идущий впереди дедок с сумкой-тележой встал, как вкопанный. Максимов чертыхнулся. Попробовал обойти. Но и сосед деда замер.
Воздух неожиданно уплотнился. Показалось, морось на секунду сгустилась, стало нечем дышать.
Максимов завертел головой.
«Епонамать, попал!»
Эпицентр оцепенения, липкой патокой, сковывашей людей, находился всего метров в двадцати. Там они уже стояли, как истуканы, мертво и покорно. Невидимая медуза распускала свои щупалцы во все стороны, парализуя новые жертвы. Они сомнабулически тянулись ближе к эпицентру.
Кто-то обморочно навалился на спину Максимову. Слева и справа уже стояли полуживые истуканы.
Обморочные лица, пустые глаза, влажные разляпившиеся рты.– Торчки! Торчки! – вскинулся над толпой истерический голос. – Ма-а-ама!! Ма-а-моча-а-а!!
Голос захлебнулся. Толпа заколыхалась. Те, кто еще мог противиться массовому гипнозу, панически бились в сером клее толпы.
Максимов рубящим ударом врезал стоящему слева. Сосед выпустил из рта пенистую слюну и завалился набок. Падать ему было некуда, но в образовавшуюся прореху вполне можно было втиснуться.
Пришлось пробиваться, как через салон автобуса в час-пик. За Максимовым, как за ледоколом, в фарватер пристроился жидкий ручеек спасавшихся. Напирали, помогая протискиваться вперед.
«Считай, считай, что угодно считай! – приказал себе Максимов. – Тридцать два на шестнадцать? – Мысли уже вязли в голове. – Ну, сука, считай!! Пять-два-один… Верно! Еще считай!»
Среди серых лиц вдруг мелькнул фосфорно-белый профиль. Беззащитно выбриытй череп. Головка на тонком стебельке шеи. Существо повернуло к Максимову лицо.
Огромные серые глаза. В них – немая мольба. Перекошенный плачем и натугой рот.
Максимов выкинул руку, выхватил девушку из топи толпы. Поставил перед собой. Вцепился узкие плечи. Шепнул в ухо:
– Двигай ногами!
Тараня тонким тельцем истуканов, отчаянным усилием вырвался из толпы. Оглянулся. Толпа, чавкнув телами, закрыла брешь. Неуспевшие выбраться ее немного потрепыхались и замерли. Лица потухли. Глаза остекленели.
Максимов поверх голов осмотрел людскую массу. В сером безликом коме увязло больше двухсот человек. Отрава продолжала действовать. Ком вбирал в себя все новых и новых, б е з л и к и х. Отхлынувшая было толпа потянуль к кому.
– Уходим!
Максимов нащупал тонкую кисть, сжал. Потащил девушку за собой.
Ближе к универмагу, смотрящему на людское безумие равнодушными глазами забранных в сталь витрин, толпа поредела настолько, что уже можно было не прокладывать себе путь локтями и ударами ног.
Менты в мышинного цвета куртках сбились вокруг одного, талдычившего в рацию:
– Торчки. Торчки у нас! Торчки, говорю!!
Максимов решил, что сейчас близость с ментами – не помеха. Торчки могли оказаться топтунами на первой стадии психоза. Оживут, с утробным воем начнут крутить адову карусель, вовлекая в безумие всех вокруг. Вот тогда уже будет не до смеха. Топтуны вытаптывали все живое вокруг. Только кинжальные очереди могли защитиь от крутящейся водоворотом толпы.
Он сбросил с плеча рюкзак. Нагнулся, сорвал завязку. Достал бутылку водки. Зубами сорвал пробку. Пахнуло спиртом.
«Молодца, бабка, не обманула!»
Максимов сплюнул прилипшую к губе золотинку. Сделал большой глоток. Водка оказалась жуткой. Но дело свое сдалала. Ухнула огнем в желудок, лавой пронеслась по венам и вспыхнула в мозгу, выжигая всю муть.
– Пей!
Максимов протянул бутылку девушке. Она затрясла головой.
– Пей, кому сказал!
Она осторожно поднесла горлышко к темным губам. Максимов подбил донышко, заставив водку плеснуться в приоткрытый рот. Девушка закашлялась. На меловый щеках выступил румянец.