Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Но на следующий день, 31 октября, дух сдержанности в Президиуме испарился без следа. Кремлевское руководство развернулось на сто восемьдесят градусов и все так же единогласно проголосовало за приказ маршалу Ивану Коневу приготовиться к массированному военному вторжению в Венгрию. Максим Сабуров осмелился напомнить, что лишь вчера они сошлись на том, что советское вторжение в Венгрию «оправдает [существование] НАТО». Молотов сухо возразил: «Вчера половинчатое решение было». Остальные члены Президиума с тем же единодушием высказывали решимость действовать так, «чтобы победа была на нашей стороне», чтобы не дать «задушить социализм в Венгрии» и тому подобное — перечеркивая свои собственные слова, сказанные днем раньше ^{477} .

Некоторые историки объясняют этот поразительный разворот членов Президиума внешними факторами: донесениями советского посла Ю. В. Андропова из Будапешта об ужасных расправах над коммунистами в Будапеште, опасениями Гомулки, что после краха коммунистического режима в Венгрии настанет очередь Польши, и прежде всего известием об агрессии Франции, Великобритании и Израиля против Египта. В самом Советском Союзе было тоже неспокойно: под влиянием революций в Польше и Венгрии началось брожение в Прибалтике и на Западной Украине, демонстрации протеста студентов прошли в Москве, Ленинграде и других крупных городах. Доверие к руководству страны в кругах интеллигенции и других социальных групп под влиянием хрущевских разоблачений Сталина упало ^{478} . Однако все эти события и факторы имели место и за день до решения о вторичном вторжении в Венгрию и не играли решающей роли. Вряд ли объявление Францией и Великобританией о начале военных действий в Египте могло стать причиной столь резкого изменения позиции Хрущева. Например, вот что сказал советский руководитель о Суэцком кризисе 28 октября: «Англичане и французы в Египте заваривают кашу. Не попасть бы в одну компанию». Иными словами, ему не хотелось, чтобы Советский Союз тоже выглядел как агрессор, готовый вторгнуться в другую страну. И тем не менее 31 октября Хрущев произнес совсем другие слова. Сравнивая войну в Египте с ситуацией в Венгрии, он сказал: «Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов — империалистов. Они поймут это как нашу слабость и будут наступать. Мы проявим тогда слабость своих позиций. К Египту им тогда прибавим Венгрию. Выбора у нас другого нет» ^{479} . Что же произошло? Решающим известием, склонившим чашу весов в пользу военного вторжения, видимо, стало заявление венгерского лидера Имре Надя о том, что его правительство приняло решение о выходе Венгрии из Варшавского договора.

Хрущев оказался в крайне затруднительном положении. Ему не хотелось дезавуировать достижения новой внешней политики и опять выставлять Советский Союз агрессором. Вместе с тем его страшила мысль о том, что СССР потеряет Восточную Европу и тогда его соперники в коллективном руководстве возьмут над ним верх. Опасения Хрущева имели серьезные основания, так как большинство членов партийного аппарата и верхнего эшелона военных кругов считали, что огульное развенчание Сталина на партийном съезде было большой ошибкой ^{480} . 31 октября Хрущев перехватил инициативу у своих самых жестких критиков, которые не пощадили бы его, если бы он «потерял» Венгрию. Также Хрущев упредил возможную критику в свой адрес, предложив не посылать войска, не заручившись согласием китайцев и союзников по Варшавскому договору, а также руководства Югославии. После нескольких напряженных дней, проведенных в перелетах, поездках и консультациях, решение раздавить «контрреволюцию» в Венгрии получило одобрение всех коммунистических лидеров, включая Мао, Тито, Гомулку и даже Пальмиро Тольятти. Утром 4 ноября 1956 г. силы четырех советских армий под командованием маршала Конева вторглись на территорию Венгрии ^{481} .

Позже Микоян написал в своих воспоминаниях, что советское вторжение в Венгрию «похоронило» надежды на разрядку напряженности в Европе на годы. В Советском Союзе процессы либерализации в обществе сменились волной арестов и преследований студентов, рабочих и представителей интеллигенции. Венгерский кризис больно ударил по авторитету первого секретаря. Во время обсуждений на заседаниях Президиума в начале ноября, судя по записям Малина, Хрущев был нехарактерно молчалив. В какой-то момент он пытался, как прежде, покритиковать Молотова за «враждебные идеи». Тот ответил, подразумевая то ли нового советского ставленника в Венгрии Яноша Кадара, то ли самого Хрущева: «Одернуть надо, чтобы не командовал» ^{482} . Китайское руководство стало разговаривать с Хрущевым в новом, высокомерном и наставительном тоне. Согласно китайской трактовке событий, только вмешательство руководства КНР спасло Польшу от советского военного вторжения, а затем помогло Хрущеву преодолеть свои колебания и решиться на «спасение социализма» в Венгрии ^{483} . Уже после введения Советским Союзом войск в Венгрию Чжоу Эньлай совершил поездку по странам Восточной Европы и 18 января 1957 г. прибыл в Москву. На встрече в Кремле Чжоу указал Хрущеву на три ошибки: отсутствие всестороннего анализа событий, самокритики и консультаций с братскими странами. Китайский премьер-министр покинул Москву, убежденный в том, что Хрущеву не хватает опыта, такта и политической зрелости ^{484} .

Хрущев, чувствуя непрочность своего положения, не захотел портить отношений с Мао и смирился с менторским тоном китайцев. При встрече с Чжоу Эньлаем он покорно внимал критике китайского гостя. На приеме в посольстве Китайской Народной Республики Хрущев призвал всех коммунистов «брать пример со Сталина» в том, как бороться с мировым империализмом. Полгода спустя Молотов с сарказмом напомнил ему об этом: «Конечно, когда Чжоу Эньлай приезжал, мы стали расписываться, что Сталин — это такой коммунист, как дай бог каждому, но когда уехал Чжоу Эньлай, мы перестали это делать. Это не поднимает авторитет нашей партии…» ^{485} .

Когда советско-югославские отношения после примирения в 1955 г. опять испортились, Молотов мог злорадствовать — ведь он всегда утверждал, что Тито и его сторонники не могут быть надежными друзьями и союзниками. На самом деле Тито поддержал решение Кремля ввести войска в Венгрию и убрать венгерского лидера Имре Надя с политической сцены. Однако в силу случайного стечения обстоятельств Надь со своими соратниками попросили убежища в югославском посольстве в Будапеште. Тито был поставлен в сложное положение и, дорожа репутацией Югославии как независимого государства, отказался выдать Надя советским властям. В результате между Тито и кремлевскими правителями возникла недостойная перебранка. 11 ноября 1956 г. Тито выступил с речью в курортном городке Пула, недалеко от своей резиденции, где заговорил о «системных причинах» сталинизма, частично возложив вину за венгерскую трагедию на консервативные силы внутри КПСС. Он также сказал о том, что коммунистические партии можно разделить на два типа — сталинистского или несталинистского. Эта речь привела Хрущева в ярость: он еще долгие годы вспоминал о ней как о «позорной, предательской речи». Президиум ЦК большинством голосов постановил поручить газете «Правда» начать открытую идеологическую полемику с Тито. Ситуация с югославами не улучшилась после того, как сотрудникам КГБ удалось обманом выманить Надя и его сподвижников из посольства Югославии в Будапеште, арестовать и поместить под стражу в Румынии. Позже румыны передали арестантов в руки марионеточного венгерского правительства, возглавляемого Яношем Кадаром. Потом был проведен тайный суд, по приговору которого Имре Надя и нескольких его товарищей казнили (с одобрения Кремля и руководителей европейских компартий). Тито скорее всего тоже вздохнул с облегчением, правда про себя. Публично югославское правительство осудило эту расправу ^{486} .

Резкие зигзаги во взглядах и подходах подрывали авторитет Хрущева на посту первого секретаря как среди поклонников Сталина, так и среди сторонников перемен. В Центральный комитет стали поступать многочисленные письма от рядовых членов КПСС, полные возмущения и даже оскорблений в адрес хрущевского руководства. Одни требовали реабилитировать Сталина как великого государственного деятеля и предупреждали ЦК, что если Хрущев и дальше будет идти таким же путем, то враги застигнут страну врасплох, нельзя Советскому Союзу терять бдительность и расслабляться. Другие недоумевали, неужели в ЦК КПСС имеются «два Хрущева»: один разоблачает Сталина, а другой призывает советский народ брать с него пример ^{487} .

Конец коллективного руководства

Ослабление позиций Хрущева вдохновило его соперников на совместное выступление против первого секретаря. В июне 1957 г. Молотов и Каганович решили, что наступил удачный момент для того, чтобы добиться смещения Хрущева, и на одном из заседаний Президиума обрушились на него с критикой. Хрущев, как это часто бывает с самоуверенными оптимистами, не ждал нападения. Как вспоминал потом Микоян, «он как будто нарочно создавал себе врагов, но даже не замечал этого». Бывшие сторонники Хрущева — Маленков, Булганин, Ворошилов, Сабуров и Первухин, которых он тоже умудрился оттолкнуть от себя, — согласились отстранить его отруководства партии. Даже Дмитрий Шепилов решил, что Хрущев должен уйти. Большинство Президиума склонялось к тому, чтобы вовсе отказаться от поста первого секретаря и этим укрепить коллективное руководство ^{488} .

Однако отсутствие политического единства среди заговорщиков создавало определенные трудности: Молотов и Шепилов критиковали Хрущева по совершенно разным причинам и с совершенно разных позиций. К тому же участники заговора забыли о том, что в руках Хрущева находятся все рычаги государственной власти. Большинство членов секретариата являлись назначенцами Хрущева и поддерживали именно его. Ключевыми союзниками Хрущева в этот критический момент оказались министр обороны маршал Жуков и председатель КГБ Серов. С помощью членов секретариата, а также Жукова и Серова Хрущев созвал чрезвычайный пленум ЦК, решением которого была признана его верховная власть, а участники заговора были объявлены «антипартийной группой». Стенограммы июньского пленума 1957 г. хоть и содержат явно предвзятые оценки ситуации — в защиту одержавшего победу Хрущева и против его оппонентов из «антипартийной группы», — все же дают замечательный материал, показывающий, насколько были переплетены в СССР вопросы внутрипартийной борьбы и внешней политики государства ^{489} .

Противники Хрущева обвиняли его в нарушении принципов коллективного руководства, создании своего культа личности и единоличном принятии решений по международным делам и другим вопросам. Молотов осудил мысль, высказанную Хрущевым в интервью газете «Нью-Йорк тайме» в мае: «Мы считаем, что если Советский Союз сможет договориться с Соединенными Штатами, то тогда нетрудно будет договориться и с Англией, Францией и другими странами». Молотов выразил убежденность, что пока существует империализм, следующую мировую войну можно лишь отсрочить, но не предотвратить. Молотов также заявил, что формулировка Хрущева о необходимости договариваться с США игнорирует ленинский принцип об использовании противоречий в лагере империалистов. Эта формулировка Хрущева, продолжал он, «игнорирует все остальные социалистические страны. Нельзя игнорировать ни Китайскую Народную Республику, ни Польшу, ни Чехословакию, ни Болгарию». Помимо критики по вопросам внешнеполитической доктрины Молотов выразил свое недовольство грубыми, неотесанными манерами Хрущева и его неумением «соблюдать достоинство перед иностранными буржуазными деятелями» ^{490} .

Самый сильный отпор противникам Хрущева оказал Микоян. Он напомнил о недавних событиях в Польше, Венгрии и Египте и пришел к заключению, что успешное их разрешение стало возможным не только благодаря единству советского руководства, но и смелым инициативам Хрущева. Кроме того, Микоян обвинил Молотова, Маленкова и Кагановича в том, что они выступали с узкобухгалтерских позиций против развития торгово-экономических отношений с социалистическими странами Восточной Европы, а также нейтральными Австрией и Финляндией. Иначе говоря, они возражали против таких сделок, которые были не выгодны СССР экономически, игнорируя их политическую выгоду. Хрущев же, в отличие от них, считал, что субсидии этим странам жизненно необходимы, поскольку диктуются интересами безопасности СССР. «Надо подвести экономическую базу для нашего влияния на Австрию и укрепления ее нейтралитета, чтобы Западная Германия не была [экономическим и торговым] монополистом в Австрии». То же самое, говорил Микоян, приходится делать и с советским блоком: «Если сегодня оставить без заказов [на закупки] Восточную Германию и Чехословакию, так весь социалистический лагерь трещать будет. Кому нужен такой лагерь, если мы не можем обеспечить заказами. Вопрос ведь стоит так: или бесплатно кормить рабочих ГДР, или заказы дать; или же в другом случае вовсе потерять ГДР» ^{491} .