Неукрощенная

Он сел в большое кресло и показал себе на колени:

– Садись. Я буду служить тебе.

Мэг неуверенно отступила. Бесчисленные маленькие колокольчики зазвенели и запели.

– О, – невольно произнесла она, замерев, и снова пошевелилась. – Как чудесно!

– Как пение цветов? – проговорил Доминик.

– Да, – ответила она, улыбаясь, несмотря на растерянность, – или как смех бабочек.

– Я рад, что мой подарок нравится тебе.

– Да, нравится, лорд… Доминик. Вы очень добры.

– Я рад и тому, что ты считаешь меня добрым, – сказал он с загадочной улыбкой.

Мэг осторожно опустилась Доминику на колени. Он приподнял ее и развернул боком, так что она наполовину опиралась на его левую руку. Мэг вопросительно взглянула на него.

Правой рукой Доминик взял утиную ножку с переполненного большого блюда. Мэг потянулась за едой. Но он вытянул руку, чтобы она ничего не могла достать.

– Нет, – возразил Доминик. – Я сам буду кормить тебя, соколенок.

Мэг бросила на него недоуменный взгляд. Доминик улыбнулся и оторвал от ножки белыми и крепкими, как у молодого пса, зубами кусочек мяса. Потом взял его в руку и поднес ко рту Мэг. Когда она попыталась взять мясо рукой, еда снова оказалась далеко.

– Нет, – мягко сказал Доминик. – У соколов нет пальцев.

Мэг от удивления раскрыла рот. Доминик ловко просунул кусочек мяса между ее губами.

– Вот, – пробормотал он, словно разговаривая с не прирученным еще соколом. – Ведь это совсем несложно, правда?

Медленно жуя, она покачала головой. Колокольчики на концах ее кос зазвенели, будто путы.

– Еще? – спросил Доминик.

Она кивнула.

Он мрачно улыбнулся.

– Некоторые соколы – особые, волшебные соколы – умеют говорить.

– О чем? – грустно поинтересовалась Мэг, пока Доминик отламывал новый кусочек мяса.

– Пища, вода, охота, неистовство полета…

– И свобода… – прошептала она.

– Да, – ответил он, протягивая пищу. – Думаю, непокорные соколы говорят об этом больше всего.

Принимая пищу из его рук, Мэг смотрела Доминику в глаза. В этом была какая-то загадочная близость. Связь, тонкая, как шелковая нить, возникала между ними с каждым кусочком пищи, которую она ела. Но когда блестящие нити свиваются в жгут, разорвать его уже невозможно.

И тогда в тишине, пронизанной мелодичным звоном ее пут, Мэг поняла, почему лучшие охотничьи собаки берут пищу только из рук хозяина и почему младенцы с молоком матери впитывают любовь к ней.

И почему соколы – самые свободолюбивые из Божьих созданий – едят только из рук хозяев, садятся только на их запястья, откликаются только на их особый зов.

– Пища тебе не по вкусу? – спросил Доминик.

– Она очень хороша.

– Тогда почему же ты перестала есть?

– Я думаю, о соколах и их хозяевах.

– У соколов нет хозяев.

– Они охотятся, только чтобы доставить радость хозяину.

– Соколы охотятся только ради собственного удовольствия, – возразил Доминик, просовывая еще кусочек между губами Мэг. – А их хозяева просто используют возможность заполучить добычу.

– Разве все люди так думают?

Доминик хмыкнул:

– Мне все равно, как понимают другие связь между соколами и людьми. Если дурак считает, что птица летает ради него, к чему мне переубеждать его?

Неторопливо жуя, Мэг обдумывала слова Доминика. Как только она проглотила последний кусок, перед ней появились хлеб и сыр. Она открыла рот – и почувствовала нежное прикосновение его пальцев к своим губам, когда он отнимал руку.

– Ты когда-нибудь отпускала сокола на свободу?

– Однажды.

– Почему?

– Птица не могла привыкнуть к путам.

– Да. Но все другие соколы привыкают.

Мэг кивнула.

– И, поступая так, – продолжал Доминик, – твои бедные братья познают иную свободу.

В зеленых глазах Мэг светился немой вопрос.

– Они узнают, что о них могут заботиться, когда землю сковывает лед, – сказал Доминик, – что их кормят, когда ни в поле, ни в лесу нечем поживиться, и живут в неволе в два, а то и в три раза дольше, чем их дикие сородичи. Кто знает, какая свобода лучше?

Мэг попыталась что-то сказать, но Доминик положил ей в рот сушеный инжир.

– Все зависит о того, как сокол воспринимает свою новую жизнь, – продолжал он.

Мэг быстро проглотила сладость, вновь желая что-то сказать, но только получила новую порцию пищи. Взглянув исподлобья на Доминика, она заметила, что тот улыбается.

– Эль? – с невинным видом осведомился он.

Она проглотила то, что было во рту, и резко кивнула, не пытаясь уже ничего возразить.

Когда Доминик взял в руки кубок с элем и пригубил, Мэг решила, что он поднесет его к ее губам, как в детстве, когда ее учили пить из чаши.

Однако вместо холодного края кубка она встретила горячие губы Доминика. Поток крепкого эля полился в ее горло. Она инстинктивно начала глотать. Подняв голову, Доминик осторожно прикусил ее губу, потом снова хлебнул из кубка. И снова нагнулся и стал поить Мэг из своих губ.

Их невольная близость заставила ее трепетать. Колокольчики подрагивали почти бесшумно, их звон скорее ощущался, чем слышался. Он прихлебывал из кубка, а она пила из его губ, пока не почувствовала головокружение.

– Довольно, – прошептала Мэг.

Ее губы почти касались его губ. Она ощущала тяжелый запах эля, которым было пропитано его дыхание, чувствовала острый край его зубов, когда он осторожно покусывал ее нижнюю губу.

– Ты уверена? – спросил он, вновь предаваясь этой изысканной ласке.

– Боюсь, я опьянею от эля. У меня уже кружится голова.

Смех Доминика был подобен его голосу: низкий, бархатный, мужской.

– Это не от эля – ты выпила всего несколько глотков, – пробормотал он сквозь ее губы. – Это оттого, как ты его выпила, у тебя кружится голова.

Мэг не стала спорить.

– Может, это просто от голода? – лукаво спросила она.

Беззвучно засмеявшись, Доминик продолжал кормить Мэг из рук. Сердце ее стало биться спокойнее, словно она привыкла есть так. Мясо и смоквы, сыр и хлеб и свежая зелень исчезали с удивительной быстротой.

– Ты ничего не берешь, – протестующе сказала она, когда Доминик протянул ей еще кусочек смоквы.

– Но я же не птенец, соколенок.

– Даже орлы иногда едят, – ответила она сухо.

Но при этом улыбалась ему, и ее глаза блестели, глядя из-под длинных золотистых ресниц.