Неужели это я?
Шрифт:
Освежившись, с папкой в руках он помчался на съемочную площадку. Сколько бы ни смотрел он фильмов о кино, сколько бы ни читал о нем, обрушившийся на него шквал неразберихи — неизбежная стихия любой съемки — оказался новостью, поразил, сбил с толку. Здесь явно было не до него. Только режиссер, царь и бог этого кипучего хаоса, провидел в нем будущий порядок.
Хлопок, объявили номер кадра, куда-то побежал актер, камера за ним, навстречу другая... Хлопок, актер, камеры, наезд, отъезд, хлопок...
Филипп не мог понять, чего добивается тиран-режиссер, переснимая уже в третий раз проходную сцену; не мог понять, как актер может твердить одну и ту же фразу, когда соль
Филиппу трудно было представить, что из дерганья, кусочков, обрывков сложится в конце концов цельная картина. Поначалу он занервничал, но потом увлекся суетливым напряженным зрелищем и стал следить за актерами и режиссером.
На съемочной площадке Филипп отдал должное искусству Роже Треньяна, который, казалось играючи, дирижировал своим разношерстным оркестром. Оценил такт, с которым режиссер неожиданной шуткой или репликой добивался от актера нужной мимики, задавал должную тональность всей сцене.
Вникая в происходящее, Филипп вдруг уловил темп, в котором должен идти его новый диалог, и тут же внес поправки. Ему показалось, что и он ощутил направляющее воздействие дирижерской палочки и наконец влился в напряженный разноликий оркестр. Ощущение было упоительным — Филипп проникся почтением к Роже, восхищением к актерам, симпатией к оператору, осветителям, дружеским чувством к ассистентам...
Чувство локтя, сопричастности было новым и неожиданным для Филиппа, привыкшего к одиночеству за письменным столом, и он упивался им. Перегородка, отделявшая его от мира, рухнула, он оказался с ним лицом к лицу, в ладу, накоротке.
Отсняв эпизод, Треньян подошел к Филиппу. Он видел возбужденное лицо сценариста: прилежный ученик нашел решение задачки и нетерпеливо ждет, чтобы учитель незамедлительно спросил у него ответ.
С профессиональной быстротой пробежав глазами протянутые Филиппом странички, мэтр одобрительно тряхнул гривой: дескать, то, именно то самое.
— Я не ошибся в вас, молодой человек, — одобрительно сказал Треньян, похлопав молодого автора по плечу, и тот почувствовал себя на седьмом небе.
Вечером он опять спустился на грешную землю. Съемка закончилась, единство распалось. Вымотанные киношники потянулись к гостинице, разошлись, каждый в свою сторону, обособились, стали самими собой — каждый со своим характером и привычками. Филипп опять остался один.
Маргариту кто-то звал в бар, кто-то ужинать, но она, словно почувствовав настроение Филиппа, предпочла отправиться с ним побродить по полям, за что он был ей благодарен. Их уже связывало утреннее сотворчество, Филиппу хотелось вновь почувствовать, что они заодно, они в заговоре. Наскоро поужинав в ресторане при гостинице, они отправились на окраину городка.
Филипп, который вырос в таком же крошечном городке, затерянном среди полей, теперь радовался обсаженным боярышником площадям, будто возвращению в детство. Желтый рапс, серебристый овес, зеленая пшеница, а между ними розовый боярышник — эта привычная Филиппу с детства картина показалась чудом из чудес Маргарите, девчонке, выросшей на мостовой в одном из каменных закоулков Парижа. Словно старым знакомым, радовался Филипп полевым цветам, называя каждый по имени.
— Видишь, вон где ты спряталась, — сказал он, сорвав на обочине ромашку и протянув ее Маргарите. — Вы с ней тезки.
— Неужели? — изумилась Маргарита. — А я и не знала.
— Теперь будешь знать, — покровительственно сказал Филипп, — обе
глазастые.Маргарита засмеялась. Ей захотелось туда, от- куда пришла ее тезка, она скинула босоножки и побежала по мягкой манящей траве, хохоча все заливистее, все громче.
Филипп подобрал босоножки и бросился за ней — в нем мгновенно проснулся охотник. Марго почувствовала перемену и не отказалась от любовной игры. Она всерьез убегала и пряталась в кустах цветущего боярышника от ловца, который отыскивал ее с упорством и страстью. Марго радовалась его напору. Ну еще! Еще! — мысленно подначивала она. Показалась и перебежала к следующей цветущей ограде. Совсем как в кино. Она закружит его, раззадорит, заморочит, доведет до исступления, до безумия. А закатное солнце освещало мирную цветущую зелень багрово-красным прощальным светом.
Нервно смеясь, они добежали до блеснувшего между деревьями пруда, где по розово-красной воде плыли золотистые облака.
— Искупаемся? — тяжело дыша, предложил Филипп.
А Марго уже сбрасывала на бегу платье и, наконец высвободившись, отшвырнула в сторону и врезалась в золотые облака. Холод. Блаженство. Бесшумно по-лягушачьи она поплыла, наслаждаясь внезапно наступившей тишиной и покоем.
Филипп догонял ее, шумно отдуваясь, поднимая фонтаны брызг, но, догнав, покорился тишине и так же плавно заскользил рядом.
Вода остудила обоих. И сблизила. Повернув голову, Филипп видел маленькую крепкую грудь Марго, ее гибкое тело, и, казалось, всего лишь миг отделял их от того, чтобы они приникли друг к другу, обнялись, слились и стали единым целым, как уже слились и стали единым целым с мягко обнявшей их водой. Ощущение близости было таким счастливым и взаимным, что они не стали торопиться и, лишь со значением посмотрев друг на друга, одновременно повернули назад.
Взявшись за руки, вышли из воды. Марго наклонилась, подобрала платье, перекинула его через плечо, стащила с себя мокрые трусики и вдруг кинулась как сумасшедшая бежать, размахивая платьем и трусиками, будто флагом. Филипп поначалу замешкался, а потом, уже не сомневаясь в победе, кинулся следом, летя жадной хищной птицей. Добыча поскользнулась на мягкой шелковистой траве и упала. Коршун камнем упал на нее и со счастливым клекотом закогтил.
Вставать они не спешили. Филипп гладил длинные мокрые волосы, касаясь губами щек, глаз, белеющего в траве личика Маргариты-ромашки. Она, прикрыв глаза, отдыхала — ей было хорошо.
Марго любила мужчин и всегда была им благодарна за эти минуты полного счастливого расслабления. Она чувствовала, что Филиппу тоже хорошо, и была довольна. После напряженного дня было просто необходимо расслабиться. Женским чутьем она уже поняла, что этот мужчина из породы охотников и в любви хорош, только если его хорошенько разогреть, раззадорить. Игра была стихией Маргариты. Сейчас она изображала юную девочку, которая только открывает для себя любовь, и представление явно нравилось Филиппу. Что ж, публика благодарна, надо дальше играть...
Филипп укрывал собой Марго, не выпускал ее. Он был счастлив. Все нравилось ему в новой жизни — отсутствие условностей, простота, естественность, бесхитростная Маргарита, которой он завладел в честной борьбе. Он подчинил ее, теперь она будет рядом с ним — добыча, которую он завоевал. Он имеет на нее все права. Ведь и Роже ему воздал сегодня должное. Но, пожалуй, им пора, трава сыровата, Марго того и гляди простудится.
Он посмотрел на нее с нежностью и отпустил.
— Вот увидишь, все получится отлично, — заговорила она, поднявшись и натягивая платье. — Знаешь, я поняла... Когда Анна... И я подумала...