Невенчанная губерния

Анна тоже присела у краешка стола, но так, что в любой момент готова была встать, подать, метнуться к плите, где у неё что-то готовилось. Поглядывая на братьев, она ворошила целую кипу газет, которые Шурка приносил домой из ревкома. Братья говорили о работе, о шахте так, будто в этом и заключался весь смысл революции.

— Эх, Шурка… На той неделе был я в Прохоровке, посмотрел, как на электричестве работают: подъёмник, вентиляция… Вот что постигать надо. Я бы уже подобрал человек с десяток, чтобы по воскресеньям учились.

— Успеешь, — охладил его Шурка. — Тут пока лишь бы шахту не закрыть. Вся Россия замерзает, а нам уголь некуда девать. Не вывозят. Уже сам начинает загораться.

Братья сидели на одной лавке разутые, опустив босые ноги на чисто выскобленный тёплый пол. Непогода за окном вроде бы охраняла уют этого дома. Шурку распирало от сознания того, что у него такой хороший брат и такая жена, и что они понимают друг друга. — В общем, — согласился он, — никто не против, чтобы рабочий человек учился и впрок себя готовил. Да только разве сейчас? Если честно разобраться, мы даже не знаем, где живём-проживаем по нонешним временам… В Питере — там Советская власть второй месяц уже, а тут даже не знаем, как считать.

И он, пожимая плечами, стал обсуждать нынешнее положение вещей, с которым приходилось сталкиваться как представителю власти. Действительно, получалась опасная мешанина. Десятки шахт вдоль левого берега Кальмиуса тяготели к Юзовке — крайнему поселению Бахмутского уезда Екатеринославской губернии. Но в последнее время всё большее влияние на их жизнь и устройство оказывал Донецко-Криворожский обком во главе с Артёмом, который находился в Харькове.

Официально левый берег Кальмиуса, а это пол-Юзовки, относился к области Войска Донского. Атаман Каледин власти Советов не признавал и теперь, сидя в Новочеркасске, собирал под свои знамёна лучшие силы контрреволюции. Одна за другой в Донбасс прибывали новые сотни казаков на помощь тем, что уже стояли в Макеевке, на Чулковке и в других местах. Есаул Чернецов в ноябре прошёлся по нескольким рудникам, разгоняя ревкомы, арестовывая активистов.

Малочисленные рабочие дружины отдельных шахт, которые не могли оказать серьёзного сопротивления казачьим сотням, уходили на правый берег Кальмиуса. В самой Юзовке осенью 1917-го скопилось до двух тысяч вооружённых людей. Они заняли почти все общественные помещения, некоторые пришли с семьями, жили как на вокзале, голодали, и конца такому положению не предвиделось, потому что не было крепкой организующей руки.

— Мы бы с Анной тоже подались в Юзовку, — рассуждал Шурка. — Здесь того и гляди нагрянут и возьмут под микитки. Семьдесят штыков у нас в дружине, а от казачьих казарм, если верхом, полчаса ходу. Ну, один раз оборону ещё выдержим… Только в Юзовке не легче. Центральная Рада считает её своей, гетьман, как и Каледин, Советы не признаёт. Вона сколько у нас хозяев! Ещё где-то господин Кадомцев не сказал своего слова… Там, в Юзовке, наших штыков много, а порядку нету. Придёт одна крепкая рота и всем по соплям надаёт.

— А у кого сейчас есть эта крепкая рота! — сказала Анна.

— Наше счастье… — сделал вывод Сергей.

Они говорили ещё и о делах семейных, Шурка сокрушался, что давно не был на Ветке у матери.

— Ты же теперь с Худяковым часто видишься, как там наши?

— Был я у них. Таська уже читает вовсю. Школу временно закрыли, так Соня по вечерам даёт уроки. Для Стёпки. Ну, а девчонки при этом. Соня днём, считай, и не бывает дома — то в Совете, то на митингах, в село её посылали.

— Большевичкой стала, что ли?

— Не… Говорит — беспартийная. А якшается больше с эсерами.

— Жалко. Хороший она человек, — потупил взгляд Шурка, задумавшись о чём-то. И, как бы отрешаясь от своих мыслей, тряхнул чубом, скосил взгляд на брата: — Ты мне всё про Соню да про Соню. Как мать?

— Что мать?.. Она с детьми как ровня. В жмурки играет, девчонки с нею шушукаются.

— Свыклись мы, братуха. Мать у чужих людей, а мы — вроде бы так и надо.

— Куда деваться-то? Ведь звали к себе — не пошла. Дуся её забирала, тоже не понравилось. Конечно, маманя как дитё, только всё равно за руку её не уведёшь. А у Худяковых она нужна всем. От этого ей и спокойно. Я так понимаю.

Шурка посмотрел на брата долго, даже голову при этом склонил набок, вроде прицеливался или приценивался. Потом перевёл взгляд на Анну — и та вмиг вскинула брови: чего, мол, надо? А он посветлел лицом и с большим значением сказал:

— Маманя, по всему видать, скоро и нам в этом смысле… нужна будет. Нюся нынче в конторе работает, не меньше иного мужика будет приносить в получку. Не будет ей смысла с дитём сидеть.

Застеснявшись, Анна подхватилась из-за стола и начала что-то двигать на плите, потом открыла заслонку, присела на корточки и стала распушивать кочергой алый корж спёкшегося угля. На её шею, плечи, нежные выемки ключиц падали густо-красные отсветы из топки. Серёжка посмотрел в окно и увидел, что над забором, по ту сторону, скачет драная шапка — уши по ветру. Остановилась возле калитки… Во двор, разъезжаясь ногами на мокрой дорожке, вбежал паренёк. Протопал на пороге, распахнул двери и сходу:

— Казаки! К нам едут, товарищ Чапрак. Ремонтники, которые на копре работают, увидели…

— Догоняй, я буду в конторе, — сказал Шурка и вслед за подростком выскочил вон.

Только тут Сергей вспомнил, что сапоги брата стояли носками к стенке у двери, а на них, прямо на жёстких голенищах, висели чистые портянки, и шапка на вешалке лежала над шинелью. Брат выскочил из дому — как с кровати упал: повернулся — и нету. Под грустным взглядом Анны (видишь, мол, всегда так: был — и нету!) Сергей нашарил свой картуз, снял с вешалки пальтецо — «семисезонное», натянул сапоги.

— Спасибо за чай!

— Я тоже приду, — пообещала Анна.

Через несколько минут Шурка был в конторе. Туда стекались рабочие с винтовками. Большую половину своего отряда он отправил на эстакаду, остальные остались с ним в конторе. Здесь был председатель Совета Романюк, другие активисты. Люди не паниковали. Сергей видел, как напротив конторы, на эстакаде двое шахтёров деловито устанавливали на «козу» пулемёт «кольт». Тяжёлую тележку вместе с пулемётом потом удобно будет перегонять по рельсам. Другие с винтовками укрылись от ветра в приствольном здании. Дождь кончился, низовой ветер тащил холод — вот-вот сорвётся и полетит сухой снежок.

Казачьи кони шли шагом. «Орлы» — нахохлившиеся, втянувшие головы в плечи, отчего топорщились их мятые погоны — были скорее похожи на серых ворон. Растянутой вереницей подъехали они к конторе, передние остановились, вереница сжалась, словно гусеница, и замерла. Только пофыркивали лошади.

Вперёд выехал есаул и с ним двое младших командиров. Шурка стоял на крыльце конторы, обе руки глубоко засунув в карманы расстёгнутой шинели.

— Заблудились, служивые? — выкрикнул он, больше обращаясь к казакам, чем к офицерам. — Хотите спросить, как добраться до Ростова?

— Ты чего комедию ломаешь, дурак чумазый! Ану, бегом собирайте людей! — так же громко, в расчёте на солдатские уши, осадил его есаул. — Мы приехали, чтобы провести сход… или, как по вашему — собрание.

— Обойдётся, — выступил вперёд Романюк. — Я председатель Совета.

— Тем лучше, — присмотревшись к эстакаде и решительному виду людей, что стояли на крыльце, изменил тон есаул. — Атаманом Войска Донского приказано распустить всякие Советы, комитеты, дружины. На территории Войска Донского есть одна законная власть. Рудники и прочие предприятия могут производить свою работу, однако лицам гражданского населения приказано сдать всякое оружие. За невыполнение этого приказа будут приняты самые строгие меры по законам военного времени. Сегодня я об этом говорю по-хорошему…