Неверная. Костры Афганистана
Шрифт:
– Маки, власть, время года… кто знает? Это – Афганистан; мира здесь добиться нелегко, ты же понимаешь.
Пока ехали, Исмераи пытался отвлечь наши мысли от мины, заложенной на пути губернатора, и «еще кое-каких инцидентов», показывая те места, где погибали люди в прошлом.
– Вот здесь, почти в конце джихада, моджахеды подстерегли русскую автоколонну, – сказал он, когда мы выехали из Кабула и поднимались в горы. – А здесь велось отчаянное сражение, целую неделю… Тут было несколько лучших наших снайперских постов… А тут мы вырыли
Еще он показал места, где пали многие его друзья и безымянные герои, и в результате вогнал нас в некоторое уныние.
По дороге через Нангарар и, дальше, по Шинвару, солнце так раскалило наши окна и до такого изнеможения нас довело, что даже говорить было трудно, поэтому мы молча предавались каждый собственным мыслям, пока не доехали до дома Хаджи Хана.
Здесь я еще ни разу не был, и хотя шинварское его жилье оказалось меньше размерами, чем в Джелалабаде, выглядело оно гораздо приятнее – похожим на дом все-таки, а не на дворец. Конечно, и тут было полно охранников с автоматами, но они почему-то не так бросались в глаза.
Когда пикап остановился на въезде, Джорджия вышла из него первой.
Разминаясь, она сперва нагнулась к земле, а потом выпрямилась, подняла руки высоко над головой и постояла так некоторое время, шевеля пальцами, словно пытаясь поймать что-то в воздухе.
– Господи, как я люблю это место, – сказала она со вздохом, ни к кому не обращаясь. И, повернувшись ко мне, добавила: – Знаешь, Фавад, именно здесь я и влюбилась когда-то в Афганистан.
– И в Хаджи Хана, – закончил я за нее.
– Да, – кивнула она, – и в Хаджи Хана тоже.
Я улыбнулся, потому что это было важно. Чтобы Джорджия приняла правильное решение относительно своего будущего, ей следовало напоминать обо всем том, что она любила, – а не о том, что могло ее опечалить.
Тут к нам подошел Исмераи.
– Располагайтесь, я присоединюсь через минуту, – сказал он. – Только сделаю пару звонков.
Мы с Джорджией кивнули и направились к красному ковру, расстеленному под высоким деревом.
Под кроной его было гораздо прохладнее, и с ветвей доносилось щебетание птиц.
Иной раз кажется, что в жизни ничего не может быть лучше.
– Печально было бы никогда не увидеть это место снова, – сказал я Джорджии, когда она сбросила свои сандалии, села и вытянула ноги.
– Печально, – согласилась она. – Знаешь, очень жаль, что лишь немногим людям выпадают на долю подобные деньки.
– Да, – согласился и я. Потом, подумав немного, спросил: – Почему?
Джорджия улыбнулась:
– В вашей стране есть не только война, сам видишь, но и многое другое, только мы, увы, слышим об этом редко и, мне кажется, не имеем полного представления – на что похож Афганистан на самом деле и каковы на самом деле афганцы.
– Да, здесь очень хорошо, – сказал я, – когда не голодаешь.
– Или тебя не пытаются убить, – добавила Джорджия.
– Или семья тебя не продает…
– Или тебе не нужны электричество и чистая вода…
– Или… или… – я запнулся в поисках примеров, – …тебе не отрывает голову газовая плита.
Джорджия слегка наклонила голову и посмотрела на меня поверх солнечных очков.
– Такое однажды
случилось – с нашей соседкой, – объяснил я.– А, – сказала Джорджия, снова поднимая лицо к солнцу, которое подмигивало нам сквозь листву, – да, ты прав – это очень хорошая страна, когда тебе не отрывают голову.
– Или ноги, – добавил я. – Мин еще кругом полно.
– Или ноги, – согласилась Джорджия.
– Так… что же на самом деле хорошего в Афганистане? – спросил я, и оба мы расхохотались.
– Ладно, – сказала Джорджия, успокоившись. – Начнем с того, что ни в одной стране, где я бывала, я не видела такого синего, что при виде его немеешь, неба.
– Да, оно бывает очень синее, – согласился я.
– И хотя жизнь здесь трудная – мы в своем славном доме в Вазир Акбар Хане и представить себе не можем, насколько трудная, – в ней все же есть и доброта, и любовь.
– Что ты имеешь в виду?
– Сейчас объясню, дай подумать… это как книги о вашей стране… большинство из них уверяет, будто Афганистан – страна благородных дикарей, героических людей, готовых убить, дай только повод. И отчасти, возможно, так оно и есть. Вы скоры на расправу, вы жестоки, что порой шокирует нас, но большинство афганцев, с которыми повезло встретиться мне, – это простые люди, с добрым сердцем, которые всего лишь пытаются выжить.
– Хаджи Хана я бы простым не назвал.
– Ну да, ты снова прав… – сказала Джорджия. – Но у него, хоть он и не бедняк, все равно доброе сердце. И намерения добрые, я это знаю… просто иногда… впрочем, туда мы лезть не будем.
Джорджия потянулась за сигаретами, и я решил, что «туда», как она выразилась, мы лучше и впрямь не будем лезть – вдруг «там» хранятся какие-то нехорошие воспоминания.
Она закурила, выпустила дым изо рта, и тут к нам вернулся Исмераи.
Убрав телефон в карман, он перевел дух, улыбнулся нам и сказал:
– Пойдемте. Мы должны вам кое-что показать.
Мы забрались в пикап, и Залмаи минут пятнадцать вез нас куда-то прочь от дома Хаджи Хана.
Потом, свернув с главной дороги, он остановился возле наполовину построенного дома, где еще суетились рабочие, выкладывая стены и нагружая тачки строительным мусором.
Когда мы вышли из машины, на пороге показался Хаджи Хан. Он разговаривал с каким-то мужчиной, державшим большой блокнот, но, увидев нас, пожал ему руку и двинулся, улыбаясь, в нашу сторону. Выглядел он намного веселее, чем тогда, когда я видел его в последний раз, и одет был, как обычно, нарядно – в шальвар камиз бледно-голубого цвета с серым жилетом, в тон пакулу.
Я решил, что, если мне когда-нибудь надоест носить джинсы, нужно будет обязательно выяснить, кто его портной.
– Ну, как вам это нравится? – спросил Хаджи Хан, подойдя поближе. Заговорил он по-английски, и я понял, что он не хочет, чтобы рабочие слышали разговор.
– Место прекрасное, – сказала Джорджия. – Значит, ты строишь еще один дом?
– Да, строю, – ответил он, – но это дом – для тебя… Захочешь ты его принять или нет – твое дело.
Услышав это, я несказанно изумился и почувствовал, что рот у меня открылся сам собой – столько в нем скопилось вопросов, рвущихся на волю, выпустить которые я не смел.