Невероятные истории. Авторский сборник

Гордей Карпыч раскаялся, Любим Карпыч запел свадебную песню, и коричневые полотнища стали судорожно рваться друг к другу, закрывая сцену.

Зрители повскакали с мест. Артисты, взявшись за руки, выходили раскланиваться раз, другой, третий… пятый… Наконец они ушли с явным намерением больше не появляться, а зрители продолжали хлопать перед закрытым занавесом.

И вдруг кто-то громко выкрикнул:

— Любима Торцова!

— Торцова! Любима-а! — подхватил сразу весь зал.

— Любима-а! — звонким, высоким голосом закричала Лидочка.

Кто-то вытолкнул на просцениум Володю, и началась такая овация, какой, наверно, не было за все существование кружка. Часть зрителей вышла в проход, другие подошли вплотную к сцене, третьи стали на скамьи — и все хлопали и кричали, кричали и хлопали.

И вдруг среди грохота аплодисментов и приветственных криков я услышал, как какой-то мальчишка в конце зала истошно орет:

— Хвости-ик! Браво, Хвости-ик!

Я не успел ужаснуться, как «Хвостик» крикнули справа, потом слева от меня, а через минуту весь зал надрывался что было сил:

— Браво-о! Хвостик, браво-о! Браво, Хвостик! Хвостик, би-ис!

Любима Торцова передернуло. Взгляд у него стал каким-то диковатым. Но он сдержался, неуклюже поклонился и встретился глазами с Лидочкой.

Приподнявшись на цыпочки, она смотрела на Торцова, изо всех сил колотила в ладоши, и лицо ее сияло восторгом и благодарностью.

— Хвости-и-ик! Хвости-и-ик! — визжала она так, что у меня звенело в ушах. — Браво, Хвости-и-ик!

Лишь после того как зрители несколько утихли, я расслышал звук двух-трех подзатыльников, полученных младшими поклонниками Володиного таланта от поклонников старших.

Зрители повалили к выходу. Мне хотелось пробраться в артистическую и узнать, как чувствует себя Володя, но туда набилось столько поздравителей, что я отказался от этого предприятия.

Из зала быстро вынесли скамьи, на сцене водрузили радиолу. Зазвучал вальс. Сначала танцевали одни девушки, а кавалеры угрюмо подпирали стенки. Потом какой-то отчаянный десятиклассник пригласил одну из школьниц и стал вальсировать, глядя на потолок, на стены, но только не на свою даму. За десятиклассником осмелели другие кавалеры, начался бал.

Лидочка не танцевала. Стоя у окна, она болтала о чем-то со своей подругой.

Я ждал появления Володи и очень боялся, что он после сегодняшней овации сразу уйдет домой. Но он скоро появился в зале. Стройный, одетый в новый темно-синий костюм, он вошел, приглаживая свои волнистые волосы, сразу отвернулся от Лидочки, как только отыскал ее глазами, и, приняв небрежную позу, стал смотреть на танцующих.

Я подошел к нему:

— Володя, можно вас на минуту?

— Пожалуйста!..

Я взял его под руку и повел к Лидочке. И чем больше он убеждался, что мы направляемся именно к ней, тем больше каменело его лицо и краснели уши.

— Позвольте вас познакомить. Это дочка моего приятеля, Лидочка Скворцова, а это…

Я вдруг запнулся, чувствуя, что попал в сложное положение: отрекомендовать Володю просто Володей Ивановым? Тогда как Лидочка догадается, что перед ней именно тот человек, чья игра пленила ее сердце? Сказать, что это тот самый Володя, который играл Любима Торцова и которого она так усердно вызывала? Но тогда…

Как видно, те же самые мысли пронеслись в голове у Володи. Секунд пять он стоял неподвижно, как столб. Потом вдруг сдвинул брови над носом с горбинкой, слегка поклонился и, сурово глядя на Лидочку, пожал ей руку.

— Хвостик, — отрекомендовался он негромко, но отчетливо.

И я заметил, как Лидочка радостно вскинула ресницы и зарделась, услышав столь громкое имя.

Гадюка

Мимо окна вагона проплыл одинокий фонарь. Поезд остановился. На платформе послышались торопливые голоса:

— Ну, в час добрый! Смотри из окна не высовывайся!

— Не буду, бабушка.

— Как приедешь, обязательно телеграмму!.. Боря, слышишь? Мыслимое ли дело такую пакость везти!

Поезд тронулся.

— До свиданья, бабушка!

— Маму целуй. Носовой платок я тебе в карман…

Старичок в панаме из сурового полотна негромко заметил:

— Так-с! Сейчас, значит, сюда пожалует Боря.

Дверь отворилась, и Боря вошел. Это был мальчик лет двенадцати, упитанный, розовощекий. Серая кепка сидела криво на его голове, черная курточка распахнулась. В одной руке он держал бельевую корзину, в другой — веревочную сумку с большой банкой из зеленого стекла. Он двигался по вагону медленно, осторожно, держа сумку на почтительном расстоянии от себя и не спуская с нее глаз.

Вагон был полон. Кое-кто из пассажиров забрался даже на верхние полки. Дойдя до середины вагона, Боря остановился.

— Мы немного потеснимся, а молодой человек сядет здесь, с краешку, — сказал старичок в панаме.

— Спасибо! — невнятно проговорил Боря и сел, предварительно засунув свой багаж под лавку.

Пассажиры исподтишка наблюдали за ним. Некоторое время он сидел смирно, держась руками за колени и глубоко дыша, потом вдруг сполз со своего места, выдвинул сумку и долго рассматривал сквозь стекло содержимое банки. Потом негромко сказал: «Тут», убрал сумку и снова уселся.

Многие в вагоне спали. До появления Бори тишина нарушалась лишь постукиванием колес да чьим-то размеренным храпом. Но теперь к этим монотонным, привычным, а потому незаметным звукам примешивался странный непрерывный шорох, который явно исходил из-под лавки.

Старичок в панаме поставил ребром на коленях большой портфель и обратился к Боре:

— В Москву едем, молодой человек?

Боря кивнул.

— На даче были?

— В деревне. У бабушки.

— Так, так!.. В деревне. Это хорошо. — Старичок немного помолчал. — Только тяжеленько, должно быть, одному. Багаж-то у вас вон какой, не по росту.

— Корзина? Нет, она легкая. — Боря нагнулся зачем-то, потрогал корзину и добавил вскользь: — В ней одни только земноводные.

— Как?

— Одни земноводные и пресмыкающиеся. Она легкая совсем.

На минуту воцарилось молчание. Потом плечистый рабочий с темными усами пробасил:

— Это как понимать: земноводные и пресмыкающиеся?

— Ну, лягушки, жабы, ящерицы, ужи…

— Бррр, какая мерзость! — сказала пассажирка в углу.

Старичок побарабанил пальцами по портфелю: