Невероятные приключения Лизы Царёвой

Павел был человеком с чувством совести и долга, поэтому не покинул больницу, пока не узнал, что именно со мной произошло. Он просидел в коридоре до поздней ночи, где и познакомился с моими родителями.

А на следующий день он ну просто не мог не проведать свою «подопечную».

С тех пор мы уже три года вместе и расставаться не собираемся.

В больнице я пролежала две недели, пока не затянулись раны. С тех пор у меня остались глубокие уродливые шрамы. Не только на спине и ноге, но и на душе. Когда я вспоминаю случившееся, меня начинает трясти. Паша говорит, что у него руки так и чешутся пристукнуть этого гада. Слава, правда, сейчас далеко. Отдыхает себе на зоне. Не помню, сколько ему дали, лет двадцать пять, по-моему, а может, больше. Помню только, на суде возмущалась, что мало.

Он ведь не только на меня покушался. Мне, как ни странно это говорить, просто повезло. Слава до этого двух девушек убил. Убил, расчленил и закопал. Насмотрелся в Интернете страшных роликов, вот «крышу» и снесло. Девушек он убил на своей даче. Меня тоже туда приглашал, «встречать рассвет», но я, опять же не знаю почему, отказалась.

Самое удивительное, что в Универе сначала никто ни о чем не знал. Мы с Настей и Юлианой в те времена были неразлучным трио. Разумеется, я с ними поделилась всеми страшными подробностями. Они распустили слух, что у меня аппендицит, и все поверили.

Правду говорят, что друзья проверяются в горести. Подружки поддерживали меня, как могли. Но лучшие подруги всегда только до первого парня. Оказалось, что Юлька положила глаз на Пашу. Не выдержав, я однажды поставила ее на место за чрезмерно откровенные взгляды, которые она бросала на него. Юлиана разозлилась и в приступе гнева проболталась про Славика Лильке – самой отъявленной сплетнице нашего факультета.

Через день обо мне судачили во всех коридорах университета. На меня кидали сочувственные взгляды, шептались за спиной, тыкали пальцем, фотографировали на телефон и даже попросили автограф. Когда Юлиана поняла, что натворила, было уже поздно. Меня окружила толпа новоприобретенных «поклонников», они прижали свою жертву к стенке и просили показать пару приемчиков для самообороны.

Последующая картина врезалась в мою память навсегда. Настя распихивает орущих, смеющихся, зубоскалящих студентов, прокладывает дорогу ко мне и уводит. А Юлиана кричит, бежит за мной, просит простить. Я сбрасываю ее руку, кидаю на нее безразличный взгляд, отчетливо понимая, что отныне у меня стало на одну подругу меньше.

Никто никогда не узнает, что в тот вечер я, вся в слезах сидя на подоконнике своей комнаты, провожала последний закат прежней жизни, в которой были Слава и Юлиана.

После этого я стала сама не своя. Что-то перевернулось в голове и помешалось в рассудке, и я стала такой, как есть сейчас. Я больше не верю людям. Никому. Никого, кроме Насти и Паши, не подпускаю себе в душу ближе, чем на метр. Я стала холодной и эгоистичной, как Снежная Королева. Мне нет дела до людей, и мне никого не жалко.

Казалось бы, меня должны мучить кошмары после того происшествия. Но ничего такого нет. Я их просто не вижу. Вот уже три года мне вообще не снятся сны. Плохо это или хорошо, не скажу, но, по крайней мере, я не просыпаюсь каждую ночь в холодном поту, дрожа от страха.

Единственным плюсом во всей этой гадкой истории стало то, что в моей жизни появился Павел. Сама порой удивляюсь – ну за что он меня любит? Главное, его об этом не спрашивать, а то и впрямь задумается: а за что, действительно? И окажется, что не за что. А этого я не выдержу…

Я зябко повела плечами. Каждый раз, как вспоминаю, начинаю дрожать, аж зубы барабанную дробь выбивают.

Когда я очнулась от воспоминаний, передо мной выплыло лицо моего любимого. Серые глаза смотрели сочувственно и внимательно. Он все понял. Понял, что я опять пережила эту боль. Да, меня не донимают сны, но ведь от непрошенных воспоминаний никуда не деться.

Он просто обнял меня и поцеловал в висок. Настя тоже молчала, но смотрела с тревогой. Да уж, с подругой и парнем мне повезло, лучше и хотеть нельзя.

Да мне и не надо лучше.

2

Первого мая я позволила себе поваляться в постели подольше. Но запах вкусных маминых блинчиков мог свести с ума кого угодно. В комнату заглянул папа.

– Проснулась, моя красавица? Мама там уже последний блин жарит, так что поднимайся! Пора на трудовые и семейные подвиги!

– Какие еще подвиги? – сонно пробормотала я и закрылась одеялом с головой, но ноздри щекотали аппетитные ароматы, и в животе заурчало.

Папа рассмеялся.

– Как это какие, Елизавета Михайловна? Сегодня первое мая. А это что значит?

– О нет! – простонала я. – Тетя Вера и компания! Можно я сегодня буду больна? Пожалуйста!

– Никаких «можно»! Карина и Робби ждут тебя.

В ответ я только глубже зарылась под одеяло, для верности прикрыв голову подушкой.

Ровно через час в дверь позвонили. Я натянула на лицо улыбку и пошла открывать. На лестничной площадке, хотя она у нас и большая, было не развернуться из-за людей и детской коляски. Что ж, дорогие родственнички, добро пожаловать!

Счастливые восклицания наполнили нашу прихожую.

По какой-то дурацкой традиции родственники собирались у нас дома каждый праздник. Причем приезжали всем своим семейством, а оно у них немалое. Два года назад они переехали из Америки обратно в Россию. Чего им там не жилось, спрашивается? Правду ведь говорят, самые любимые родственники живут заграницей. Подарки по почте на Рождество, открытки на День рождения – и все рады и счастливы!

Теперь же я вынуждена на каждую торжественную дату выносить смачные поцелуи в обе щеки от дяди Лоуренса, рев малышки Шарлоты и наглые похлопывания по мягкому месту от Роберта, двоюродного брата. Он как раз находился в том подростковом возрасте, когда взгляд на противоположный пол начинал приобретать для него не просто дружеский смысл. Кузен, ко всему прочему, еще и успел понахвататься в Америке всяких тамошних штучек, вроде «хай, бэйби, ю а вери кул» и вот этих вот раздражающих похлопываний. Так и хотелось каждый раз наподдать ему самому! Но что вы! «Детей обижать нельзя, он же тинейджер, ему тяжело, отнесись к нему с пониманием». Я бы с большим пониманием отнеслась к нему, если бы он был за тридевять земель от меня.

Кроме того, шестилетняя Карина, только что потерявшая свои нижние молочные зубы, каждый раз притаскивала мне своих большеголовых кукол и заставляла с ней играть. В праздники моя комната превращалась в приют для леди Братц, к которым я относилась с изрядной долей скепсиса. В ответ я доставала из нижнего ящика в шкафу своих любимых когда-то Барби и Синди и устраивала настоящую войнушку новым законодательницам моды, похожим на гидроцефалов. Заканчивалось это обычно полным облысением Хлои или Сиены, притворным воем Карины, криками и плачем разбуженной Шарлоты, ржанием и гиканьем прибегающего Робби, причитаниями мамы и тети Веры, порицаниями примера для подражания, то бишь меня, отрицаниями в согласии быть примером для подражания, это уже от меня. На следующий праздник Карина приносила неизменно свежекупленную Братц, и все повторялось заново. Это устраивало нас обеих: ей доставалась еще одна яйцеголовая кукла, а я получала новый объект для мщения. Все были счастливы.

Однако сегодня все было по-другому. Карина ходила мрачнее тучи. Во-первых, она не получила куклу. Вместо этого ей – о ужас! – преподнесли новые книжки для подготовки к «этой дурацкой русской школе». Во-вторых, она страшно бесилась от того, что теперь, из-за потери зубов, разговаривает с легким присвистом. И самое страшное – мама напялила на нее какое-то идиотское розовое платье, в котором она была похожа на пятилетнего ребенка! В общем, поводов для кислой мордочки вполне хватало.

Приветственные лобызания прошли успешно. После этого я как обычно попыталась выкинуть свой фокус «очнитесь, предки, я уже взрослая», усевшись на диване в гостиной, глядя в телевизор и пытаясь поддержать разговор, завязавшийся между старшими родственниками. Все планы мне испортила мелкая злыдня в гламурном платье. Она протопала в мою комнату, открыла шкаф и беспардонно принялась рыться, вытаскивая все его содержимое на свет Божий.