Невеста берсерка
Шрифт:
— Я подумаю, — пообещал Харальд.
И решил — надо будет отправить Кресив куда-нибудь, чтобы освободить еще одну опочивальню для гостей. Или в рабский дом, или в женский…
Платье для Забавы шили в основном рабыни — а как шить, указывала Рагнхильд. Нижняя рубаха из шелка молочного цвета, само платье из выбранного Забавой темно-синего шелка.
И выходило оно таким же, как у Рагнхильд. Рукава у нижней рубахи по локоть обрезаны, чтобы, как та сказала, показывать руки. Вырез низкий…
А само платье на груди лежало еще ниже края рубахи. Две широкие петли
— Здесь должны быть броши, — объявила Рагнхильд, легко касаясь петель на плечах, когда Забава примеряла почти готовое платье. — И драгоценный пояс на талии. На пир женщина ярла должна прийти нарядной…
На ней самой брошей не было. И Забава, вдруг поддавшись порыву, спросила:
— Рагнхильд, а ты придешь на пир?
Беловолосая красавица, дождавшись перевода от бабки Малени, кивнула.
— Мой жених Убби хочет, чтобы я сидела рядом с ним.
— А с кем сяду я? — негромко спросила Забава.
Хотя и так догадывалась — с кем.
Рагнхильд глянула удивленно.
— С ярлом, конечно. Вы сядете за главным столом. На самых почетных местах.
Было тревожно. Даже страшно. Там будут мои воины, сказал Харальд. На нее будут смотреть. Удивляться про себя. Рабыня — среди воинов, и к тому же чужан. На почетном месте. Правда, на этом пиру он обещал дать ей свободу. Как будто нельзя это сделать просто так. Странно все как-то…
Ей вдруг вспомнилось, как радовалась Красава тому, что пойдет на пир в честь приезда князя Рюрика. У нее самой такой радости не было. Ну, Красава-то собиралась туда пойти с матерью и отцом.
— И волосы тебе следует распустить, — объявила Рагнхильд. — Ты пока что не замужем.
Небесно-голубые глаза ее вдруг заледенели, прищурились нехорошо. Но беловолосая тут же улыбнулась.
Маленя, переводившая ее слова, замолчала. Торопливо добавила:
— Ишь как она сказала-то, Забавушка — ты пока что не замужем. Помнишь, что я тебе говорила раньше? Чужане ничего не говорят просто так. Уж не жениться ли ярл собрался? На тебе? Поэтому и наряжает, свободу дает…
Забава глянула на бабку изумленно — но Рагнхильд тут же на нее прикрикнула. И начала рассказывать, как вести себя за столом.
Когда начнут провозглашать здравницы, и все встанут, нужно тоже встать. Даже если ярл будет сидеть. Ему, если здравница в его честь, это позволяется.
А если Харальд скажет что-то, посмотрев на нее, отвечать — да, ярл. Если подаст чашу, взять и выпить. Потом сказать — благодарю, ярл.
И поскольку она, Забава, еще не знает языка, за столом ей лучше молчать. Держать спину прямо. Улыбаться, если все остальные начнут смеяться. Есть не спеша, красиво.
Забава кивала, запоминая. А в голове крутились слова бабки Малени — уж не жениться ли ярл собрался? На тебе?
Хоть бы Харальд, придя вечером, оставил бабку Маленю, чтобы поговорить, жарко молилась она. Ох, матушка-Мокошь, хоть бы…
Потом Рагнхильд с рабынями ушла за ужином, и Забава подумала — а не узнать ли у бабки Малени несколько слов? Чтобы потом спросить у Харальда самой? Даже начала подбирать, какие. Жениться, жена…
Но тут же опомнилась. Если он и впрямь решил ей такую честь оказать,
пусть скажет об этом сам. А то нехорошо выйдет. Вроде как сама в жены напрашивается, осмелев до бесстыдства.Может, он ничего такого и не хочет. А Рагнхильд те слова просто так сказала.
Забава вздохнула. Где она, и где он. Какая-то рабыня из чужих краев, и ярл. Для здешних мест — князь.
Точно, оговорилась беловолосая.
Шелка, думала Рагнхильд. Роскошные, красивые, из кладовой ее отца. И эта девка отказалась от пурпура, ткани истинно царственной, стоившей дороже всех — из-за ее редкого цвета.
Конечно, если бы рабыня явилась на пир в такой ткани, многие начали бы посмеиваться. Но девка выбрала темный шелк. Словно сообразила…
Хуже всего было то, что ткань рабыне оказалась к лицу. Подчеркивала тонкое — гибким деревцем — тело. Высвечивала белизну кожи, чуть что заливавшейся румянцем.
И пряди волос, обычно слабо золотившиеся, на темно-синем шелке наверняка заиграют чистым золотом. Особенно если их осветят десятки факелов, которые зажгут в главном зале для пира.
А шелк еще и льнул к ее телу. Темной водой тек по талии, по девичьим бедрам.
Ничего, молча сказала себе Рагнхильд. Пусть все идет, как идет, ей это пока на руку. Пока что нужно ждать, присматриваться и учить эту девку языку…
То, что в Йорингард кто-то прибыл, она поняла, когда вышла за ужином для Добавы. Крепость наполнилась голосами, по дорожкам там и тут ходили мужчины. Крепкие, плечистые — ветераны не одной битвы. Их было слишком много.
И от запыхавшихся кухонных рабынь Рагнхильд узнала, что в Йорингард прибыли родичи Харальда.
Вот и хорошо, подумала она. Посмотрим, как гордые — настолько гордые, что когда-то не пожелали знаться с самим Харальдом, считая его нагулянным ублюдком — родичи примут весть о его женитьбе на рабыне.
В свою опочивальню Харальд вернулся поздно вечером. Выгнал Рагнхильд, кивнул старухе, чтобы та осталась — и вывалил на постель золотые побрякушки.
Две броши, нашейную гривну, браслеты и пояс из золотых блях, усаженных жемчугом.
Бросил, глядя на Добаву:
— Завтра пир. Оденешь это. Это приказ.
Девчонка, выслушав старуху, тоже что-то сбивчиво сказала.
И Харальд ощутил, как внутри начинает просыпаться раздражение.
Все, что накопилось за этот день, пока он общался с родичами, разговаривал с ними на берегу и в главном зале, ходили, осматривая вместе драккары — все вдруг собралось и всплыло у него в душе, окрашивая опочивальню в едва заметные красноватые тона. Губы сами собой раздвинулись в оскале.
Старуха покосилась на него испуганно. И слова Добавы переводила с дрожью в голосе.
— Она говорит, что на пир придет еще рабыней. Потом… потом она наденет это золото, если ты этого хочешь. Но сейчас просит отменить приказ. Ни к чему, чтобы на нее смотрели. Взамен она сделает все, что ты хочешь.
Добава глянула умоляюще, шагнула к нему.
И вдруг обняла, спрятав лицо у него на груди.
Дуреха, подумал Харальд, чувствуя, как утихает раздражение — и исчезают красноватые тени перед глазами. Разве можно соваться к берсерку, когда он начинает скалить зубы?