Невеста Нила

Девушка только отрицательно покачала головой, но Нефорис не видела этого. До ее слуха донесся в третий раз металлический звон из нижних комнат, и она поспешила к мужу.

После ее ухода дамаскинка вздохнула с облегчением.

– Боже мой, Боже мой, как мне было трудно сдержать себя! – воскликнула она. – Почему я не могла отплатить этой женщине за все обиды, рассказав ей о бесчестных поступках сына!… Но нет, я неспособна на предательство, хотя один вид Нефорис порой выводит меня из себя. Теперь у меня легко на сердце, когда порвались все связи между мной и не только здешним домом, но даже Мемфисом.

– Мемфисом? – переспросил врач.

– Разумеется! – с жаром продолжала Паула. – Я непременно уеду далеко-далеко отсюда, чтобы никогда не встречаться с этой женщиной и ее сыном! Мне все равно, куда поехать: обратно ли в Сирию, или в Грецию, куда угодно, только бы прочь отсюда.

– Ты совершенно забываешь обо мне, твоем преданном Друге.

– Я буду вечно вспоминать с благодарностью о твоей доброте.

Филипп улыбнулся про себя и потом после минутного молчания сказал:

– А как и где отыщет тебя навуфеянин, если отшельник на Синае действительно окажется твоим отцом.

Этот вопрос озадачил девушку, и молодой врач принялся красноречиво доказывать ей необходимость остаться в городе пирамид. Во-первых, Пауле предстояло похлопотать об освобождении кормилицы, в чем Филипп обещал ей содействие. Он рассуждал так логично, что дамаскинка искренне дивилась дальновидности ученого в практических вопросах жизни. Паула уступила наконец его настояниям из любви к отцу и к Перпетуе, но также в надежде подольше воспользоваться обществом своего друга; она согласилась перейти на некоторое время в дом старого друга Филиппа, знакомого Пауле по рассказам врача. Почтенный Руфинус был к тому же единоверцем бесприютной сироты. Однако она не оставляла мысли при первой возможности покинуть те места, где жил Орион. Девушка чувствовала, что не может еще освободиться от всесильных чар любви и стать равнодушной к судьбе вероломного юноши. Кроме вечной разлуки, здесь не было другого средства совладать с непослушным сердцем. Вот почему Паула так настойчиво стремилась покинуть Египет. Филиппу стоило большого труда убедить свою приятельницу остаться в Мемфисе. Наконец она согласилась воспользоваться гостеприимством старого ученого с тем условием, что он будет ограждать ее от непрошеных посетителей.

– Я сумею защитить тебя от всех, – заключил врач. Когда они расстались, солнце позолотило уже вершины гор на востоке.

– Итак, завтра начинается для меня новая жизнь, – заметила дамаскинка. – Надеюсь, что она будет отраднее прежней.

– А для меня новая жизнь началась еще вчера, – проговорил с нескрываемым волнением Филипп.

XIV

Время приближалось к полудню. Мария сидела в саду на низком тростниковом стуле, под теми же самыми сикоморами, которые осеняли вчера мимолетное счастье Катерины. Девочка списывала под руководством Евдоксии десять заповедей из греческого катехизиса. Между тем воспитательница под влиянием возрастающей жары и сильного аромата цветов погрузилась в дремоту; заметив это, девочка отложила перо в сторону. Ее заплаканные глаза были устремлены на дорожку, усыпанную раковинами. Сначала она машинально разгребала их линейкой, потом принялась чертить на щебне большими заглавными буквами слова: «Паула», «Паула, любимица Марии». Только пестрый мотылек, порхавший возле нее, вызывал слабую улыбку на милом личике ребенка; даже мрачная гостья – печаль не могла совершенно заглушить природной веселости, которой была так щедро наделена бойкая внучка мукаукаса. Но все-таки Мария тосковала. В саду и во всем доме царствовала удручающая тишина, потому что больному наместнику перед восходом солнца сделалось очень плохо, и малейший шум мог еще более повредить ему.

Девочка грустно задумалась о несчастном больном и о разлуке с Паулой, как вдруг в глубине аллеи показалась Катерина. Сегодня она мало походила на милую резвушку; ее хорошенькие ножки медленно ступали на песок, головка с видом утомления была опущена на грудь; молодая девушка не смотрела по сторонам и только сердито отмахивалась веером от докучливых насекомых, кружившихся роями в знойном воздухе.

Когда она подошла к Марии и сказала ей обычное приветствие – «радуйся», ребенок отвечал одним молчаливым небрежным кивком головы. Отвернувшись от гостьи в сторону, внучка Георгия продолжала чертить линейкой по песку.

Этот холодный прием не произвел, однако, неприятного действия на посетительницу.

– Я слышала, что твоему дедушке стало хуже? – с участием спросила она.

Мария пожала плечами.

– Говорят, его положение очень опасно; я сейчас виделась с врачом Филиппом.

– Вот как! – заметила девочка, не поднимая глаз и не прекращая своей забавы.

– Орион у него, – прибавила Катерина. – Правда ли, что Паула хочет оставить ваш дом?

Девочка молча кивнула головой. Ее заплаканные глаза снова наполнилась слезами.

Тут молоденькая гостья заметила, что Мария сильно опечалена и не хочет разговаривать с ней. В другое время дочь Сусанны не рассердилась бы на это, но теперь молчание ребенка показалось ей оскорбительным и даже встревожило ее. Она остановилась против Марии, говоря с досадой:

– Кажется, я у тебя в немилости со вчерашнего дня. Однако ты во всяком случае не смеешь обращаться со мной так невежливо.

Громкий голос Катерины разбудил Евдоксию. Она выпрямилась с достоинством и строго заметила своей воспитаннице:

– Разве так следует обходиться с гостями, Мария?

– Да здесь нет гостей! – возразила та, упрямо сжав губы.

– Ты держишь себя, точно провела всю жизнь между варварами. Девочка, воспитанная в эллинских обычаях, не должна так забываться. Катерина уже не ребенок, хотя и позволяет себе иногда поиграть с тобой. Подойди к ней сейчас же и попроси извинения за свою грубость.

– Мне просить извинения? – воскликнула Мария. Она вскочила со стула и прибавила, сверкая глазами: – Мы обе не гречанки, ни Катерина, ни я, и если на то пошло, то знайте, что она для меня больше не гостья и подруга; между нами нет теперь ничего, решительно ничего общего!

– Ты, кажется, с ума сошла! – сказала Евдоксия с угрожающим видом.

Она поднялась с места, намереваясь подойти к девочке и насильно заставить ее извиниться. Но Мария была проворнее флегматичной гречанки. В одну минуту девочка отскочила в сторону и кинулась без оглядки бежать к реке.

Воспитательница попробовала последовать за ней, но вскоре остановилась, едва переводя дух. Между тем в Катерине воскресла ее обычная живость, и она побежала за ребенком так проворно, что чуть не сшибла с ног неповоротливую Евдоксию.

Заметив, что за ней бегут, Мария остановилась и стала поджидать молодую девушку в тени высокого кустарника. Догнав малышку, гостья схватила ее за руки.

– Что ты сейчас сказала? – крикнула она раздраженным тоном. – Если бы я не считала тебя глупой девочкой, то была бы готова…

– Оклеветать меня, я знаю! Отпусти мои руки, или я стану кусаться!

Эта угроза подействовала на Катерину.

– О, я узнала со вчерашнего дня, какова ты, Катерина! Мне вовсе не лестно иметь подобную подругу. Ты должна стыдиться своего наглого обмана. Мне только десять лет от роду, но я скорее согласилась бы сидеть в душной темнице, как Перпетуя, чем покривить душой. Бедная кормилица, бедный Гирам! Но лучше разделить их участь, чем унизиться до лжи.

При этих словах щеки Катерины побледнели, хотя на них только что горел яркий румянец. Она откинула голову и сказала, стараясь придать себе гордый вид:

– Ребенок не может судить о вещах, которые приводят в недоумение даже взрослых.

– Взрослых! – насмешливо повторила Мария. – Вырасти сперва хорошенько, а потом называй себя взрослой. Года через два я буду выше тебя!

Бойкая египтянка не могла больше владеть собой. Кровь бросилась ей в голову, и она дала девочке звонкую пощечину. Ошеломленная Мария не вскрикнула и осталась на месте. Постояв несколько минут с опущенными глазами, она повернулась к обидчице спиной и молча направилась в тенистую аллею.