Невеста Субботы

Хотя на самом деле никакая я не мамбо и заслуги мои на жреческом поприще весьма скромны. До сей поры служение мое ограничивалось тем, что я помогала Розе смешивать снадобья и подбирать правильные ингредиенты для гри-гри [38] . И еще стоять на стреме, когда она входит в хижины рабов, чтобы лечить захворавших, пророчествовать и делать привороты. Если она еще бьется на полу в трансе, а по улице вышагивает мсье Жак, я подлетаю к нему, висну у него на руке и болтаю, пока он не забывает, зачем вообще сюда пожаловал. За это время Роза успевает прийти в себя, а рабы — замести узоры, нарисованные кукурузной мукой на полу. И затушить свечи. И разобрать алтарь. И сунуть под кровать окровавленную тушку петуха.

38

Гри-гри (gris-gris) — защитный амулет вуду.

Невзирая на мои просьбы, Роза отказывается меня инициировать. Говорит, я слишком мала, чтобы быть оседланной. Будто я не видела, что Они подчас творят с своими мамбо. Взять хотя бы тот раз, когда Дамбалла загнал ее на дуб и, очнувшись, она поняла, что обвилась вокруг ветви в десяти футах над землей… Общаться с Ними напрямую мне еще рановато.

К счастью, в друзьях у меня есть настоящая мамбо. Это Роза. Именно к ней я бегу со всех ног.

Роза дожидается меня в детской, сидя на своем любимом плетеном стуле. У ног ее стоит корзина с требующим штопки бельем. От няни разит ромом, но сама она ни в одном глазу — видать, пыталась напоить допьяна Нору, чтобы облегчить той разлуку с дочерью. Ничего не вышло. Нора по-прежнему подвывает на задней веранде — тихонько, чтобы не навлечь гнев хозяев и чтобы ей не вторила Дезире.

— Останови его, няня! — кричу с порога. — Наложи на него заклятье-вангу! Пусть он тотчас же уйдет и оставит мне Дезире!

La wangateuse — так за глаза называют ее рабы. Колдунья, которой подвластны и приворотные зелья, и заклятья-ванги, налагаемые на врагов. Хотя не припомню, чтобы она хоть раз кого-то проклинала.

— Я не могу, — отводит взгляд Роза.

— Почему?!

— Не могу, и все. Если б это было так просто! О, тогда аукционы пустовали бы, и матерей не разлучали бы с детьми. Наши заклятья действуют постепенно, не нарушая равновесия, как и все в природе. Опуская в лунку побег тростника, ты же не рассчитываешь, что через минуту будешь есть ложками патоку? На мироздание можно влиять — словами, делами. Но не надейся получить желаемое, сказав пару строк в рифму и поводив руками в воздухе.

— Но так же… так же несправедливо!

— Господи, Флёр, ты как вчера родилась! — в сердцах восклицает няня. — Посмотри вокруг, девочка! Где ты видишь справедливость?

Вглядываясь в лицо, ставшее таким привычным за пять лет, я как будто вижу его впервые. Клетчатый тиньон, за отсутствие которого бабушка надавала бы ей оплеух. Стянутая от ожогов щека. Морщины на нестаром еще лице. А много миль и лет назад — запах кофе, запах похоти и смерти…

…На улице бьется в путах моя единокровная сестра…

…Сама еще того не зная, я загадываю первое желание…

— Тогда просто задержи его, — говорю я, тоже опуская глаза. — Я быстренько.

— Куда ты собралась?

— К Мерсье. Попрошу Жерара перекупить Ди, а уж потом он уступит ее папе.

— Не надо, Флёретт, — тихо просит Роза. — Из «Малого Тюильри» Дезире уже не вернется… прежней.

«Нетронутой», — читаю я в ее глазах. Еще одна причина поторапливаться!

— Все лучше, чем если работорговец ее заберет. Задержи его! Поняла, девушка? Это приказ!

Что-то между нами вдруг натягивается — и лопается со звоном.

— Воля ваша, мамзель. — Роза встает с кресла и низко кланяется мне, свой ученице! — Как прикажете, так и оно будет.

Притаившись за деревянной колонной, я наблюдаю, как она подходит к работорговцу и, хлопая себя по бедрам, добродушно тараторит по-английски:

— Мисса Флора передает массе, что погорячилась и прощенья просит. Уж такая наша мисса буйная головушка, вся в бабушку! — Губы растянуты в угодливой улыбке, насколько позволяет шрам. — Вы уж не откажите, масса, откушайте у нас. А коль массе угодно, так старая Роза приготовит джулеп. С мятой, с бурбончиком! В погребе у нас кусок льда имеется, на пароходе с Севера привезли! Вмиг масса все обиды позабудет, уж не будет сердиться на нашу молодую миссу.

А я стремглав бегу в дом, скользя по паркету, и распахиваю дверь в папину спальню. Сюда меня пускают редко, хотя я обожаю разглядывать охотничьи ружья на стенах и две перекрещенные сабли над камином. Если папа приподнимает меня, то с ужасом и восторгом я провожу пальцем по острию. Сталь затупилась, ведь сабли эти отнял у английских офицеров еще мой прадед в 1815 году! [39] Но сейчас мне не до сабель. В прошлый раз папа забыл дома свой кисет. Хороший кисет, памятный. Осенью, когда забивали свиней, я попросила Лизон выдубить для меня свиной пузырь, который затем был помещен в шелковый чехол. Получился настоящий кисет, не хуже тех, что продают в Новом Орлеане. Папа остался весьма доволен подарком и набивал его своим любимым табаком марки «perique».

39

То есть во время битвы за Новый Орлеан, последним крупным сражением Англо-американской войны 1812 года.

Кисет лежит на столике для умывания, между несессером и флаконом «Овощной амброзии Ринга», которой папа тщательно промывает свои густые черные волосы. О, счастье — кисет полон табака! Торопливо сую его в карман, не забывая про спички, и мчусь в детскую, к плетеному сундучку с одеждой. Шелка и кисея летят по сторонам, пока я добираюсь до самого дна, где припрятана разная снедь — фляжка с ромом, мешочки с травами, коренья Джона-завоевателя, жестяные бонбоньерки. Набиваю карманы, а глаза мечутся по комнате, высматривая, что бы еще взять. Кукурузную муку? Да, под кроватью стоит кубышка, всегда полная до краев. Свечи? Вывинчиваю их из чугунных спиралей, что служат нам подсвечниками.

Что-нибудь еще? Знать бы наверняка!

Ритуал придется проводить вслепую и наугад, ведь няня никогда не вызывала его в моем присутствии. Говорила, что опасно с ним связываться, но при этом добавляла, что из всех помощников он самый верный, никогда не бросит в беде. А мне только того и надо — чтобы нашелся хоть кто-нибудь, кто меня не подведет.

Нагруженная припасами, я не могу двигаться с прежней прытью, но довольно споро выхожу из дома через заднее крыльцо. Норы уже нет — то ли отплакала свое, то ли бабушка погнала ее работать. Придерживая полные карманы, я бегу прочь из дома. Негритенок, что несет караул у ворот, чуть не давится орехами, когда я налетаю на него и сама толкаю скрипучее дерево, а потом припускаю по дороге в сторону усадьбы Мерсье.

Так, по крайней мере, у меня будет алиби.

На самом деле мне нужен не «Малый Тюильри», а перекресток дорог. Оглядываюсь — ни одной живой души. Мало кто отважится путешествовать в полуденный зной. Дорожная пыль обжигает ноги, как белая зола. Такой жар исходит от земли, что, когда я опускаюсь на колени, у меня пощипывает лицо, а в носу становится сухо, как в пустыне. Ничего, потерплю, если для дела.

Желтоватые крупицы едва заметны на раскаленной добела земле, но я продолжаю сыпать муку, щепоть за щепотью. Рисую старательно, на совесть. Вот алтарь, на нем — крест, исчерченный множеством мелких крестовин. По обе стороны перекладин — по гробу. Пусть солнце припекает мне макушку, но рука у меня не дрогнет. В рисовании я поднаторела за столько-то лет. Даже Роза, придирчивая по части ритуалов, вынуждена признать, что веве [40] у меня получаются даже лучше, чем ее собственные. Линии безупречно прямые, проработка деталей безупречная, ни одной мелочи не упущено. К такому веве духи слетятся, как осы на патоку. А ведь для того и нужен рисунок, чтобы вызвать Их, дать им понять, что здесь Их ждут с распростертыми объятиями. Веве — как свеча на окне, указующая путь заблудшему страннику.

40

Ритуальный рисунок, используемый в церемониях вуду. Служит своего рода маяком для вызываемых духов.

У каждого из Них веве свой. Тот, над которым я тружусь сейчас, Роза тоже мне показывала. Даже позволила самой его начертить, но сразу размазывала по полу муку — как бы чего не вышло. Вздрогнув, я оглядываюсь по сторонам. Уж не подует ли бриз с реки и не разнесет ли по дороге мое творение? Нет, ни ветерка. Реку разморило на солнышке, буровато-зеленая вода застоялась в берегах.

Узоры смутно желтеют на дороге, крест и два гроба. Полюбоваться своей работой мне недостает времени — я тащу на перекресток трухлявую корягу. В трещины, из которых струйками растекаются муравья, я прилаживаю свечи. Самодельный алтарь обсыпаю кофе и табаком, взбрызгиваю ромом. Новые запахи кружат мне голову — пережженный кофе, фруктовые ноты и перчинка в табаке, а поверх этого плывет алкогольное марево, погружая меня в сладкую пьяную одурь.