Невеста Субботы

Джулиан уже у входа, когда я, опомнившись, бросаюсь вслед за ним. Над нами нависают арочные своды, черные и бархатистые от копоти. Бесконечно длинный поезд попыхивает дымом, как плохо вычищенный камин, и толпа пассажиров течет к нему толчками, вплескиваясь в узкие двери. Мужчин не так уж много, потому как рабочее время еще не закончилось, зато полным-полно решительных мамаш, которые, размахивая шляпной коробкой в одной руке, а другой прижимая к груди ревущего младенца, громогласно поторапливают стайку отпрысков. Провинциалки, совершившие набег на Пикадилли и Оксфорд-стрит. Для жителей пригородов нет лучшего развлечения, чем прошвырнуться по столичным магазинам. Когда последние пассажирки, кряхтя, забираются в вагон, проводники как по команде с громким щелчком захлопывают двери. Поезд змеится прочь, а на перроне остаемся только мы с Джулианом. И Мари Ланжерон.

Она сидит на сундуке в дальнем конце перрона, под тонким, похожим на стебель столбом, с которого свисает хрупкий бутон фонаря. Опознать ее легко. Девушки ее лет редко надевают к траурному платью чепец вместо шляпки из подкрашенной соломки. Но Мари считает, что белый чепчик сойдет за апостольник. В чем-то она права. С первого взгляда ее легко перепутать с монахиней. Но чем ближе мы подходим, тем больше Мари напоминает мне богатую, избалованную девчонку, которой хватило цинизма нарядиться сироткой из приюта и прийти в таком виде на маскарад.

Заложив пальцем молитвенник, Мари созерцает нас молча и с задумчивым интересом. Лишь когда мы подходим поближе, она машет приветственно.

— Наконец-то вы пожаловали. Я уж думала, не придете попрощаться. Вас Олимпия сюда послала?

— Нет, — отвечаю я. — Сначала мы побывали в церкви.

— Ой, правда? — Глаза Мари блестят, как две оливки в масле. — Это добрый знак, милая Флоранс! Каких только предлогов ты не выдумывала, чтобы не посещать дом Божий. Твои отговорки всегда звучали так жалко. Да и вам, мистер Эверетт, сходить в церковь не помешало бы. Дезире мне все-все рассказала! — Ее звонкий от восторга голосок истончается до визга.

Джулиан дергает головой, как от удара в челюсть, но я не даю ему времени на оправдания.

— Признавайся, ты привезла Дезире в церковь затем, чтобы ее увел оттуда Габриэль?

— Ну конечно же! — сияет кузина и вдруг переспрашивает обеспокоенно: — Надеюсь, она вела себя подобающе? Не кричала же, правда? Крики в храме кощунственны, а не в ее положении лишний раз гневить небеса.

— Нет, она ушла с ним тихо.

— Вот и славно, — говорит Мари. — Вот и умница. Это ей зачтется.

Свет меркнет перед глазами, и в образовавшейся тьме, как на холсте, воображение наносит недостающие штрихи.

Вот Габриэль склоняется над Дезире. Рука скользит все ниже, оглаживая плечо, скатываясь по мягкому холмику груди.

«А тот демон… он говорил, что людьми можно управлять только через боль».

«Он сказал, что выпустит мне кишки и заставит смотреть».

Нет, он не заигрывал с моей сестрой. Он приставил нож к ее груди. И Дезире была абсолютно уверена, что стоит ей пискнуть, как он заколет ее прямо в церкви.

…Потому что она его хорошо знает…

— Гадина! — сдавленно вскрикиваю я. — Где моя сестра? Отвечай, куда твой подельник увел Дезире?!

Медленно, с чувством собственного достоинства Мари встает и посылает мне ледяной взгляд. Так хозяйка плантации ставила бы на место не в меру горластую негритянку.

— Не кричи на меня, Флоранс. Если ты рассчитываешь на ответ, изволь задавать вопросы так, чтобы на них хотелось отвечать. Это элементарная вежливость.

— Ах ты, тварь!

Так бы и бросилась на нее, но Джулиан хватает меня за локти и рывком прижимает к себе. От внезапности нападения я теряюсь, цепенею. Впервые он применил ко мне силу. Что же будет, если я начну вырываться? Пощечиной меня утихомирит?

— Тссс, Флора, тссс, — шепчет Джулиан мне на ухо. — Криком вы от нее ничего не добьетесь. Лучше я сам с ней поговорю.

Дождавшись судорожного кивка, он разжимает хватку и выступает вперед, заслоняя меня спиной. Проделывает все это спокойно и ловко, точно колоду тасует.

— Вы, мисс Ланжерон, имеете безусловное право отвечать только на те вопросы, которые сочтете уместными, — говорит он доброжелательно. — Договорились?

Мари улыбается в ответ, и Джулиан тоже расплывается в улыбке. Диву даюсь, как ему удается себя контролировать. Разум Мари напоминает кишащую червями яму, и мне хочется топтать их, пока под ногами не зачавкает слизь. А Джулиан, засучив рукава, сует руки в копошащуюся массу и начинает споро сортировать червей.

— Поговорим о Габриэле, мисс Ланжерон?

— С удовольствием.

— Под этим прозвищем скрывается мой племянник, Марсель Дежарден?

Такого вопроса я не ожидала. Ведь я же была уверена, что все мои слова для него — горячечный бред, который можно смело пропустить мимо ушей. А оказалось, что он принимал к сведению каждое слово.

— Конечно же — нет! — вспыхивает Мари. — Как вы могли такое подумать?!

— Приношу вам извинения, голубушка, я и в мыслях не держал заподозрить вас в чем-то неподобающем, — тут же отступается Джулиан. Заходит с другого конца: — Так кто же такой Габриэль?

— Мой ангел-хранитель. Вы можете не верить мне, сэр, но это так. Он все про всех знает. Он может читать в душах и видеть самые темные, самые потайные уголки. Когда я упомянула моих кузин, Флоранс и Дезире Фариваль, он рассказал про них всю правду. Как они выглядят, откуда родом… и кое-что сверх того. — С хитренькой улыбкой она косится на меня, давая понять, что раскусила мои грехи.

— А когда именно вы беседовали с ним про барышень Фариваль?

— Еще до их приезда. Он такое про них рассказывал, такое! Я ждала увидеть двух чудовищ, блудницу и убийцу, но они оказались обычными девушками! И Флоранс так мило опекала свою сестру! Меня переполнила жалость, и я попросила Габриэля дать им шанс очистить душу страданиями, дабы они избежали ада. Ты должна быть благодарна, Флоранс, ведь не всякий грешник удостаивается такой милости!

— Ты нарисовала знак на доске, чтобы заставить меня страдать, — осознаю я, но, увы, слишком, поздно.

— Да, — соглашается Мари. — Это Габриэль мне приказал. И он снова оказался прав. Тебе ведь было плохо, не так ли?

— Что это за символ?

— Никакой не символ. Просто цифра три.

— Но что она означает?

Задумавшись, Мари накручивает на пальчик ленту чепца — некогда белую, но уже посеревшую от вокзального дыма.

— Не знаю, — легко сдается она. — Мне было велено ее нарисовать, вот я и нарисовала. А там уж не мое дело.