Невеста трех женихов
Шрифт:
– Ты сам-то понял, что сейчас сказал? Не грусти! О тебе не грустить… Скажи, кто меня заставил все бросить: дом, родных, друзей? Работу свою. Тебе же не жилось там, дома. На свободу рвался. Все твердил как заведенный: «Вот вырвемся, тогда заживем. Для умного человека весь мир – родина».
Ну, вот ты у нас умный. На всех языках говоришь свободно. А я вот не умный человек. Ну, не дано, что поделаешь. Мне теперь даже поговорить не с кем. Мычу, как дебилка, в магазине, хорошо, уже все меня знают, привыкли, понимать научились. «Коме стай?» [9] – говорят. «Где марито?» [10] – спрашивают. А я молчу, не понимаю, мол. А что мне им отвечать? «Мио марито
9
Как дела? (итал.)
10
Муж (итал.).
11
Мой муж уже женат (итал.).
12
Жена (итал.).
13
Тридцать лет (итал.).
А знаешь, тут и у меня ухажер завелся. Я иду на почту, а дядька один бородатый, видный такой, говорит: «Кэ белла синьора» [14] . И дальше по-немецки заговорил, решил, что я немка. Меня ж они все за немку принимают из-за волос светлых. Вот бы уж папа мой порадовался! Он немцев этих косил на войне только так, а дочка его должна за честь считать, что ее за немку принимают. За цивилизованного, стало быть, человека. Мы же, кто из России, дикие все, смердючие. Сами себя обосрали перед всем миром, а теперь ходим, глазки опустили: звиняйте нас, люди добрые, сами мы не местные, а откудова, получается, уж и не припомним: то ли мы немцы, то ли скифы, то ли вообще инопланетяне. Поможите разобраться…
14
Какая красивая госпожа (итал.).
– Ты все та же, Любочка. Ничуть не изменилась. Ты и есть белла синьора. Я так хочу, чтоб тебе было хорошо! И я помню тебя.
– Ну, что ты там шепчешь? Я тебя еле слышу. Ты подними голову, посмотри мне в глаза. Я хочу глаза твои любимые увидеть. Родные мои глаза.
Помнишь, как нам тяжело было расставаться? Ты на гастроли уезжал в какие-нибудь Фунякинские Задворки, а я с Мишкой маленьким тебя ждала. Спать ночью не могла. Не дни, часы считала. Ты приезжал, а я волосы твои нюхала. У вас с Мишенькой волосы одинаково пахли. Солнышком.
Сейчас Сесилька твоя тебя чем-нибудь французским брызгает. Чем от тебя пахнет? Не разберу. Эх, фикус ты мой заморский…
Ну, подожди, не уходи еще. В кои-то веки… С Мишей не поговоришь. Он сейчас, как ты, весь в музыке. И дома-то не бывает. Сам знаешь, даже спальни у нас на разных этажах. Какую домину огроменную купили! Зачем она нам? Это когда ты был с нами. Тогда размеры дома не пугали. Гости, приемы…
Миленький ты мой… Ты мне недавно приснился, как мы с тобой в горах гуляем. Высоко-высоко зашли, ящерицы бегают, солнце печет, ты прилег на травку и говоришь: «Ложись рядом, я устал, отдохнуть хочу». А я не ложусь: вспомнила во сне про Сесильку. Что уж теперь, думаю. Душу только травить. И вдруг смотрю: ты весь такой прозрачный стал и постепенно в воздухе растворяешься. И воздух этот такой теплый, он гладит меня по щеке, и я почему-то знаю, что это ты.
Проснулась, а тебя нет. И стала я другой конец сна придумывать: что я все-таки легла рядом с тобой, ты меня обнял и говоришь: «Забудь про все плохое, ничего плохого и не было, все тебе, глупенькой, приснилось. Вот откроешь глазки – и я рядом. И я твой».
С восемнадцати лет с тобой. Никак не отвыкну. Вот и снишься. Такие сны хуже всяких кошмаров. Фреди Крюгеров всяких ужасней…
– Ты не цепляйся за тяжелые мысли, Любочка. Отвлекайся.
Ты портрет тот закончила?– Ничего я не закончила. Не могу я писать теперь никакие портреты. Я тебя все рисую. И не могу вспомнить твое лицо. Все ты от меня куда-то уплываешь. А с фотографии делать – все не то получается. Ни одна фотография самого важного не передает. Какой ты есть на самом деле. Вот, может, сейчас насмотрюсь. Да ты сидишь в тени, и я все реву, не вижу лица.
Постоянно тебя рисую, как, помнишь, с нашего курса Левка, когда юбилей Ленина отмечали и нам со всех сторон по мозгам долбили: Ленин, Ленин, Ленин… И Левка себе бородку отпустил, и говорить стал картаво. К нам натурщика привели, старенького такого старичка-лесовичка. Левка его нарисовал, а голову сделал Ленина. Все обалдели. Но он всерьез. Его потом в психушку поместили. Вот и меня скоро можно будет в психушку. Я от одиночества так мучаюсь. Все жду, когда новой жизнью смогу зажить.
Все свои вещи старые выбросила, все другое купила. Нравится тебе? Все самые лучшие фирмы, смотри.
Еще я медитировать учусь. По журналу. Чтобы вообще ни о чем не думать. У меня уже иногда получается. Если на свежем воздухе, в саду, и солнце сильное. Хотя я не сторонница загара, загар сильно старит, а они тут так загореть стремятся, вот и морщинистые все в сорок лет, как сухофрукты. Ты, наверное, тоже загорать полюбил, молодой ты наш любовник?
«Как ждет любовник молодой минуты верного свиданья…»
Дождался?
Помнишь, как Пушкина вместе читали?
«Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, когда мой двор уединенный, печальным снегом занесенный, твой колокольчик огласил…»
Увидеть бы еще этот печальный снег вместе с тобой.
У меня сейчас все печальное: и снег, и солнышко, и ветер, и цветы в саду.
Ладно, не буду, не буду. Ну, ты хоть что-нибудь о себе расскажи. Ведь я знаю, что ты теперь опять долго будешь трусить, с духом собираться. Не появишься теперь… Бережешь себя. Тут эти души сушеные только так и умеют. Сесилька тебя научит. Ну, потерпи уж меня в последний раз.
– Да мне нечего рассказывать, Любочка. Работаю. Думаю.
– А что ж ты про Мишеньку не спрашиваешь? Хотя что у меня спрашивать… Ты с ним сам общаешься, да? По твоим стопам пошел… Спит с этой страшилой кривозадой, чей папаша ему концерты устраивает. А у той муж, дети. И никто не стыдится. Как будто так и надо. Хоть бы он женился, у меня внуки были бы.
Нет! Это меня Бог наказывает, я знаю. «Не сотвори себе кумира». А я сотворила. И вот дождалась. Муж ушел. Сын продался, как проститутка. Ради успеха. А что успех? Душу от грязи все равно не отмоешь. И ведь никогда я этому не учила и всегда говорила ему, что самое главное – чистая совесть. Есть крыша над головой, есть кусок хлеба – вот и ладно.
Да, говорили одно. А домище вон какой выбрали. Тадж-Махал. Ему теперь, сыну нашему, еще больше надо, чтоб нас обскакать, ясное дело.
Ох, как же я устала…
Ты знаешь что? Витамины пей, не забывай. Они от усталости помогают. А я вот бросила. Надо снова начать.
Ой, слышишь? Музыка… Это же твой оркестр играет, я помню. Это ты еще при мне репетировал.
Отовсюду эта музыка, Господи… Что же это они ее так громко? Я не слышу, что ты говоришь. И ты меня не слышишь? Всю жизнь эта музыка нас с тобой разлучала. Проклятая музыка! Она тебя у меня отнимала. И ты так потихонечку привык без меня. И спокойненько с другой зажил. Помнишь, я все боялась, что ты умрешь раньше меня, потому что ты старше на полгода. И ты мне поклялся, что меня переживешь. Самым ценным тогда поклялся. Моей жизнью.
Лучше бы ты умер. Тогда это просто был бы рок, злая судьба. А я все думаю: за что ты так со мной? Что я не так сделала? Что она может, чего я не умею? И что же это я за дура была, что всегда тебе верила?
Да замолчит уже эта музыка или нет? Что они там, с ума посходили?
Где же ты? Где?
Боже мой! Это опять всего лишь сон был?
Это он во сне пришел! А я ему во сне про сны с ним рассказывала!
Господи, что ж это я, всю ночь с включенным телевизором?
Мишенька! Миша! Тут папу нашего показывают! Скорее! Миша! Что же ты так долго? Что они говорят? Слушай скорее!