Невесты Шерраби

Оливия медленно развернула кресло.

Саймон стоял в середине комнаты, нагнув голову и опустив руки. Видно, он только что заметил царивший здесь хаос.

Она следила за тем, как шок почти сразу сменился неверием, а затем гневом, от которого у Саймона сузились глаза.

— Оливия, — с деланной небрежностью сказал он, — что ты делаешь в моем кабинете, расстроенная, как Риппер, пропустивший утреннюю почту, и окруженная тем, что напоминает последствия налета разъяренных турок?

Как ни странно, злоба Оливии сразу уменьшилась; она боролась с желанием истерически расхохотаться. Но смеяться было нельзя. Потому что смех тут же сменился бы слезами. Гнев был ее единственным спасением от боли, которую Оливия только начинала осознавать. Пока что она чувствовала одно: при виде саркастического лица Саймона в ее сердце вонзилась раскаленная игла.

Удивительно, но то, что он читал ее дневник, теперь потеряло всякое значение. Значение имело лишь одно — он не сказал ей о своем ребенке. Если только в письме была правда.

— Саймон, это правда?

— Что правда? — не моргнув глазом спросил он.

— То, что у тебя есть дочь. — Она пыталась унять дрожь в голосе, который перестал быть похожим на ее собственный.

Саймон не отвечал… и ее злоба постепенно угасала. Когда он так смотрел на нее, Оливия чувствовала себя чем-то отвратительным. Тем, что Риппер выкопал в лесу, принес домой и положил к ногам хозяина. Этот взгляд убивал гнев и превращал его в отчаяние. Потому что в глазах Саймона было что-то непонятное, что-то больное и пугающее, от чего хотелось отвернуться и закрыть лицо руками.

— Ты думаешь, что это правда? — наконец спросил Саймон и сунул руки в карманы.

— Что? Откуда мне знать? Саймон… — Оливия осеклась. Неужели он даже сейчас не мог ответить прямо?

Он пожал плечами.

— Раньше ты не церемонилась с выводами. Но если ты хотела найти это письмо, зачем тебе понадобилось превращать мой кабинет в нечто среднее между свалкой и археологическими раскопками Риппера?

— Ох! — воскликнула Оливия. — Как ты мог? Неужели ты подумал, что я…

— Я не знаю, что думать. Может быть, это извращенная месть за воображаемую обиду. — Он решительно повернулся и закрыл дверь. — Хотя должен признаться, что это не в твоем характере.

— Не в моем? Ты так уверен, что знаешь мой характер? Временами мысль перевернуть все вверх дном казалась мне очень привлекательной? — Она с яростным вызовом ответила на его осуждающий взгляд.

Саймон подошел к окну и уселся на подоконник.

— Оливия, если у тебя не найдется подходящего объяснения всему этому… — Он жестом указал на разоренный кабинет. — Поверь мне, лучше бы оно нашлось.

Оливия посмотрела на мужа с тревогой. Он барабанил пальцами по бедру. Нет, отнюдь не беспорядок в кабинете был причиной того, что их связь лопнула, как старая проволока. Но что бы ни говорил Саймон, она не боялась его. И никогда не будет.

— Надеюсь, ты не угрожаешь мне? — спросила она.

— Я тоже надеюсь… Попробуй начать с этого. — Он уселся поудобнее и показал рукой на пол. — Если тебе было что-то нужно, стоило только попросить.

— Ох! Но я не… — Она остановилась. Ей ничего не было нужно. Но некоторое время назад она задала ему вопрос. Самый главный вопрос, на который он не ответил.

Ее вновь обожгло воспоминание о письме.

Сильвия. Симона. Требование денег.

— Да? — отвлек ее резкий голос Саймона. — Ты что-то сказала?

Оливия закрыла глаза, не в силах видеть этого жестокого, властного человека. Она чувствовала себя так, словно сама была виновата в тягчайшем преступлении.

— Я не громила твой кабинет, — ответила женщина с твердостью, удивившей ее самое. — Это Риппер. Но сейчас важно другое. То, что ты не рассказал мне о Симоне…

— Я сам буду решать, что важно, а что нет, — прервал он.

— Что? — Оливия умолкла, подыскивая подходящие слова. Какое наглое высокомерие! Но в этот миг их взгляды встретились, и она увидела в суровой линии губ Саймона нечто большее, чем высокомерие. Его окаменевший подбородок выдавал едва сдерживаемое напряжение, которое не имело ничего общего с негодованием из-за случившегося в кабинете. Что-то было не так. За этим крылась мучительная загадка, которую она была обязана отгадать, если надеялась когда-нибудь понять своего мужа.

По стеклу за спиной Саймона струились потоки дождя; из холла доносилось слабое тиканье часов. Она сделала еще одну попытку.

— Саймон, не таись от меня. Пожалуйста. Скажи мне правду. Симона действительно твоя дочь?

Сомневаться не приходилось: на этот раз она добилась своего. Он не стал отвечать ей вопросом на вопрос. Оливия слышала его неровное дыхание, видела углубившиеся морщинки вокруг рта и пальцы, сжавшиеся в кулаки. Он сердится? Или пытается, как всегда, скрыть от нее свои настоящие чувства?

— Саймон… — Желая как-то снять невыносимое напряжение, которое она чувствовала, но не могла объяснить, Оливия невольно протянула к нему руку. Она просила его сказать правду. Господь свидетель, она имела на это право. Но сейчас важнее всего было пробить брешь в стене, которой он отгородился от нее.

Однако вместо того, чтобы принять протянутую ему руку, Саймон встал и повернулся к жене спиной.

— Я никогда не таился от тебя, Оливия. А теперь скажи сама. Эта девочка моя дочь?

Не услышав ответа, он повернулся так стремительно, что Оливия вскочила, готовая защищаться.

— Я не знаю, — сказала она, хватаясь за спинку кресла и глядя на дверь. — Раз ты не хочешь отвечать, наверное, так оно и есть.

Саймон снова уселся на подоконник.

— Что ж, будь по-твоему, — медленно сказал он, снимая с рукава длинный конский волос.

— Саймон, пожалуйста! Если ты скажешь, что она не твоя, я тебе поверю!

Он молчал.

Оливия стиснула спинку кресла.