Невезуха
Шрифт:
Я затихла. Если поначалу воспоминания о Доминике добавили мне адреналина, то теперь все это слегка поднадоело. И в первую очередь сам Доминик.
Майор с поручиком с минуту сидели в полной неподвижности, я даже слегка забеспокоилась, не подумывают ли они достать наручники.
Утешала лишь мысль о том, что в камере я наконец-то избавлюсь от родственничков.
— Господа, очень вас прошу, не сейчас, — сказала я довольно нервно, — никуда сбегать я не собираюсь, но от семейного наследства зависит материальное будущее моих детей. Невинных детей, Богом клянусь. Как только родственники
Майор ожил:
— Да что вы! Никто вас не собирается никуда сажать, напротив, вы нам очень помогли.
Не исключено, что при случае мы зададим вам ещё парочку вопросов. А пока хотели бы вас сердечно поблагодарить...
К собственному удивлению, я оказалась совершенно свободной, исполнительные власти уехали, я поставила машину в гараж и вернулась домой, совершенно позабыв о том, что меня может там ждать.
* * *
— А я ей верю, — решительно сказал Гурский, сворачивая на Вилановскую аллею.
— Я тоже, — согласился Бежан. — На этот раз она говорила правду и ничего не скрывала. Похоже, что женщины и впрямь дуры.
— Смотря как посмотреть. Когда какой-нибудь тип заморочит бабе голову, она действительно последний разум теряет. Но бывает, что и баба так заморочит голову мужику...
— И тогда он тоже теряет остатки разума.
Ладно, о чувствах мы поговорим как-нибудь в другой раз. А сейчас стоило бы найти этого, как там его, Мариуша Волокушного...
— Волоченого...
— Один черт. В общем, которого волочили.
Головой ручаюсь, что Михалина Колек прекрасно его знала. Постой, постой! А ведь и у неё фигурировал какой-то Мариушек...
Роберт спешно покопался в памяти.
— О господи, точно! Только волок ни при чем, как же его... Холера, не могу вспомнить, от этого волочения у меня в голове все перемешалось. Но что Мариуш, это точно! Вот черт, не расспросили мы её как следует обо всех фамилиях...
— Что-то я сомневаюсь, что она всех этих людей знала. Она и вспомнила-то всего три имени. Но мы их все равно найдем.
— Едем в управление?
Бежан постучал себе по лбу:
— Сейчас? У тебя совсем крыша поехала?
Хотелось и поспать, завтра.., уже сегодня тоже день будет. Причем, возможно, трудный. Не успеем оглянуться, как у нас отберут всю эту макулатуру, старик мне уже намекал. Нужно ещё фотографии просмотреть, у меня из головы не выходит описание того мужика из ресторана...
* * *
В доме царила тишина. В прихожей я прислушалась, осторожно открыла дверь холла, из которого можно было попасть во все остальные помещения. И тут, разрази его гром, пронзительно раззвонился старинный серебряный колокольчик для прислуги, которым я обычно пользовалась, чтобы позвать детей обедать.
Меня чуть удар не хватил — откуда, ко всем чертям, взялся здесь этот колокольчик и почему он звонит сам по себе? Он же лежал в ящике буфета, что ему — надоело там, что ли? И тут я увидела дядю Филиппа, пробуждающегося ото сна в глубоком кресле посреди холла.
Серебряная побрякушка была привязана у него к руке и звенела как сумасшедшая.Я бросилась к дяде и зажала в кулаке это громкоголосое паскудство, но было уже поздно.
Прежде чем я успела произнести хоть слово, дом наполнился шумом и движением: заохала и завозилась в гостиной тетка Ольга, кто-то затопал наверху, что-то там лопнуло и рассыпалось, наверняка из имущества моих детей.
Я застонала:
— Дядя, боже милостивый! Зачем?..
Дядюшка Филипп старался высвободить руку, привязанную к колокольчику, в чем я ему изо всех сил препятствовала, так как тот снова раззвонился бы. Какие-то веревки болтались у меня под ногами, я посмотрела, куда они ведут. Одна, естественно, тянулась от двери к колокольчику, вторая соединяла дядю Филиппа с дверной ручкой, а третьей веревкой дядя был привязан к растреклятому раритету. Я поискала взглядом ножницы, поскольку узлы впечатляли.
Дядя бормотал какие-то объяснения:
— Видишь ли, девочка моя... Столько подозрений... Я хотел лично... Бабушка... Нужно было... Ну, в общем...
— Не шевелите пока рукой, дядя, — в отчаянии взмолилась я. — Сейчас все это обрежу.
Нужно вас оторвать от дверной ручки.
Однако ножниц нигде поблизости не было.
Я вспомнила, что одни лежат в моей спальне, а вторые наверняка у детей, погребены под хламом. Едва я успела найти в кухонном ящике единственный острый нож, как все семейство объявилось в холле.
Первой показалась тетка Ольга.
— Нееееет!!! — страшным голосом заорала она, видя, как я с ножом в руке подскочила к дядюшке Филиппу.
Дядюшка энергично зазвенел.
— Нет, нет! — поддержал он её протест, хотя и совсем другим тоном. — Это не то, что ты думаешь... Я понимаю... Я согласен...
Острый нож оказался скорее тупым, так что мне не удалось выполнить все одним ловким движением. Я схватила верещащий звонок и, перепиливая веревку, — и где они отыскали такие канаты? — вспомнила, что собиралась перед приездом родни наточить все ножи. Точнее говоря, я хотела попросить Рысека сделать это, но, как всегда, забыла.
Остальные путы я пилила уже не так нервно.
В холле все уже были в сборе, последней величественно спустилась по лестнице бабуля. Тетка Ольга держалась за сердце, судорожно глотая воздух; дядя Игнатий пытался её успокоить, хотя и довольно странно — похлопывая по разным местам. Мера эта подействовала, когда он хлопнул её по заднице. Тетка Иза, бросив в пространство «Ну и ну!», застыла у стены в наполеоновской позе. Крестный терпеливо ждал, когда я закончу пилить. Молчание нарушила бабуля.
— Значит, тебя все-таки выпустили, — с горечью сказала она. — Мы поняли, что тебя вызвали, опасались обыска и решили к этому подготовиться. Филипп сам вызвался. Это дело нужно выяснить до конца, и я не потерплю ни малейшей отсрочки.
Отвязав наконец дядю от дверной ручки, я осторожно заметила:
— Но ведь уже поздно, бабушка. Завтра все проснутся невыспавшиеся...
— Сегодня, — поправила меня бабушка. — Уже половина третьего. Это не имеет большого значения, мы тут на отдыхе. А спать в атмосфере подозрений невозможно.