Невидимка из Салема

Это шутка?

Нет.

Внизу на улице кто-то повернул ключ зажигания в замке автомобиля. Я снова выхожу на балкон и смотрю, как он уезжает, как городские огни отражаются на матовой черной крыше, горящие красные стоп-сигналы, и слабое свечение мобильного телефона в кабине.

Мне двенадцать. Папа называет меня своим единственным настоящим другом, а все остальные – против него. По телевизору идет сериал «Беверли Хиллз». Папа говорит, что я похож на Дилана. Я не понимаю, что это значит, но мне хорошо от его слов. Он обнимает меня. Мы дома вдвоем. Потом мы садимся в машину. Мы никуда не собираемся, просто катаемся. Слушаем музыку, светит солнце. Стоит весна. По дороге нас прижимает к обочине полиция. Папа вынужден пройти алкотест. Мы выходим и едем на полицейской машине обратно домой. Папа уговаривает полицию остановиться, не доезжая до дома, чтобы мы смогли дойти до него пешком. Я не знаю почему.

Мама не ругается. Она ничего не говорит. Она никогда ничего не говорит. Следующей весной папа добровольно ложится в клинику на полугодичное лечение. Возвращается домой спустя три месяца, утверждая, что он теперь в порядке. Мы больше не разговариваем, потому что я больше ему не верю, и он знает об этом. Однажды я сказал ему об этом прямо. Он бросил в меня стул. Я убегаю в свою комнату и запираю дверь. Папа стоит за ней, хочет зайти и поговорить. Злится, когда я так и не открываю. Я прибавляю громкость магнитофона, чтобы не слышать его голос. Папа стучит кулаком в дверь. Он бьет так сильно, что на дешевом дереве остается дыра. Щепки глубоко режут ему руку, и он вынужден взять такси и поехать в больницу, чтобы наложить швы.

Что ты делал, пока я сидел в машине с отцом? Где ты был в это время? Один? Сейчас я часто один, вспоминаю раннее детство, то время, когда мы с тобою еще не встретились. Времена, когда мы были чужими друг другу…

IX

Уже наступает утро, а я все сижу в квартире, усталый, с красными от бессонницы глазами. По радио звучит какой-то безумный джаз. Его, видимо, пустили в эфир специально, чтобы разбудить тех, кто забыл выключить радио перед сном. Музыка тяжелая, какая-то злая, и кажется, что она никогда не закончится – лишь стихает, чтобы потом опять заиграть чересчур громко. Сэм. Мне нужно встретиться с Сэм. Ее голос все еще в моей голове после вчерашнего разговора. А ведь казалось, что я забыл, как грубо и в то же время мягко он звучит.

Я смотрю на телефон.

Я слышал, что ты ищешь убийцу.

Кто-то хочет заявить о себе. Я должен выяснить, кто за мной наблюдает.

Психолог, которого я посещаю уже некоторое время, – довольно известная личность. Его часто показывают по телевизору. Не имею понятия, кто направил меня именно к нему и кто оплачивает эти сеансы. Вначале я посещал психолога, специализировавшегося на лечении травм полицейских, но через какое-то время меня перенаправили к другому врачу. У него загорелая кожа, короткая щетина с проседью и острый подбородок. Он много рассказывает о будущих проектах: участие в телесериале о психическом здоровье, лекции в старших классах, книга о своем детстве, которую он хочет написать.

– Как дела? – неожиданно спрашивает он.

– Хорошо. Мне так кажется.

– Лето скоро закончится. Наступит осень.

– Думаю, да, – говорю я и смотрю на мобильный. Нахожу в телефоне фотографию застывшего лица Ребекки Саломонссон, потом переключаюсь на сообщения, пришедшие со скрытого номера.

– Вы чего-то ждете?

– Чего?

Врач бросает взгляд на мой мобильный.

– Вы можете его отложить? – спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я.

Психолог улыбается, слегка опирается руками на стол и откидывается назад. Он меня не торопит. По его словам, именно так и нужно работать. Правда в том, что я не сказал ничего важного за месяц с лишним. Вначале психолог мною заинтересовался – возможно, потому, что знал о моем прошлом, – но весь интерес быстро остыл. Во время наших встреч я курю и пью воду. Я лгу, когда он спрашивает о причинах моего нахождения здесь и моих проблемах. Порой я кричу на него, иногда плачу, но чаще всего просто молчу. Целый час может пройти в тишине. Изредка я сижу в течение всего приема, но могу встать и просто выйти из комнаты, не проронив ни слова.

В этот раз я покидаю кабинет психолога через сорок пять минут.

Что-то не так с этим городом. Есть нечто неправильное в том, как улыбается бармен в кафе только тем, кто хорошо одет, и никому больше, в том, как люди толкаются локтями в метро. И в том, что мы стараемся не встречаться взглядами, словно вообще не видим друг друга. Все ждут, что бог придумает что-то новое, такое, что будет проще вынести.

В основном Стокгольм – старинный город. Но все можно использовать заново, всего лишь обновив. Глубинный смысл отсутствует. Там, где раньше были квартиры, теперь магазины, и наоборот. Ресторан неподалеку от полицейского участка на Кунгсхольмсгатан раньше был парикмахерской. Магазин с аксессуарами для готов на Рингвеген стал стрипклубом. А в стрипклубе на улице Ярла Биргера раньше торговали антиквариатом.

Я в районе Сёдермальм. Смотрю, как обеденный час пик замедляет, а потом и вовсе парализует движение на Етгатан. Толпы пешеходов ждут на тротуаре у каждого светофора. На мне солнечные очки, в которых я всегда захожу и выхожу от психолога. Сворачиваю на маленькие улочки к востоку от Етгатан, принимаю таблетку «Собрила» и вижу вывеску ТАТУИРОВКИ С. Студия Сэм находится в помещении старой аптеки, которая была тут с пятидесятых годов.

Новая, покрашенная в черный цвет дверь с ударопрочным стеклом, защищенным вдобавок толстой решеткой, закрыта, но не заперта. На стуле, наклонившись вперед, сидит раздетый по пояс молодой парень с волосами тошнотворно зеленого цвета и пирсингом на лице. Его глаза закрыты, кажется, что он спит. Сэм нигде не видно.

Но вот она появляется из глубины студии, неся в руке красно-черную бутылку. Я неосознанно делаю глубокий вдох и поднимаю руку, чтобы постучать в дверь.

Одна рука на ручке открытой двери, другая на дверном косяке – передо мной стоит Сэм. Ее взгляд быстро темнеет, а челюсти сжимаются.

Позади нее парень с зеленой шевелюрой поднимает голову и с интересом смотрит на нас.

– Привет, – говорит она.

– Привет.

– Ты в них так и будешь ходить?

– Что? – Но тут я понимаю, что она имеет в виду, и снимаю солнечные очки. – Нет. Я был у своего психолога.

– Понятно, – произносит Сэм.

Она выглядит смущенной, опускает глаза на узкую полоску бетонного пола, разделяющего нас. Отпустив дверь, Сэм говорит, что у нее клиент и мне нужно подождать.

– Ничего, – отвечаю я. – Думаю, я не сильно тороплюсь.

Внутри помещения сильно пахнет обеззараживающей жидкостью и красками. Я сажусь на большой, протертый кожаный диван темно-коричневого цвета. Кресло стоит в углу студии, рядом с проемом в стене, где хранится запас красок, игл, повязок, антибактериального мыла, бухгалтерская отчетность и многое другое. На стенах висят изображения разных частей тела: работы Сэм на спинах, плечах, шеях, лицах, руках, животах, груди, бедрах.

На ней темные джинсы и белая рубашка. На предплечье заметен змеиный хвост, который скрывается под тканью и обвивается вокруг ее руки. Она надевает пару новых перчаток и продолжает доделывать на спине парня татуировку – существо из подземного мира с головой быка и крыльями дракона черного, красного и желтого цветов. Татуировочная машинка по внешнему виду сильно смахивает на бормашину, особенно когда Сэм контролирует ее скорость нажатием ноги на педаль.

Лицо ее клиента становится бледным, затем красным и снова бледным. Он вцепился в стул так сильно, как будто боится, что взлетит в воздух.

– Думаю, нам придется встретиться еще раз, – говорит Сэм. – Мне осталось доделать только одно крыло.

– Ммм, – бледнеет парень, чьи глаза неестественно широко раскрыты, а губы пересохли. – Хорошо, – произносит он в ответ, смущаясь.

Когда клиент покидает салон, Сэм все еще стоит спиной ко мне. Кажется, она провожает парня глазами, но я не уверен. Сэм делает глубокий вдох, поворачивается и проходит мимо меня на свой склад. Оттуда она возвращается с двумя банками лимонада. На диван садится так далеко от меня, насколько это возможно. Открывает банку и делает глоток. Глядя на нее, я понимаю, что она выглядит еще красивее, чем год назад.