Невидимый фронт

Днём отсюда не видно солнца, а ночью, наверно, звёзд. Хорошо, что хоть фонари есть — такие же старые, как сама улица, покосившиеся.

...Первый от угла фонарь, второй, третий...

Здесь к Дасько должен подойти мужчина в зелёной шляпе и сказать...

— Я прошу извинения, который час?

Дасько даже вздрогнул от неожиданности. Чёрт возьми, откуда взялся этот субъект! Должно быть, прятался где-то в подворотне. И вышел оттуда тихо, незаметно, как выползает мокрица...

— На моих часах ровно двадцать одна минута пятого.

— Я ещё раз прошу извинить меня, а у вас верные часы?

— Да. Я купил их перед войной. Они отстают не больше чем на тридцать секунд в сутки.

— Значит, я могу поставить свои часы по вашим?

— Да, и не ошибётесь.

Дасько протянул незнакомцу руку.

— Рад встретиться с вами, Денис Кундюк. Вы попрежнему живёте на улице Льва? Как ваша жена и сыновья? Ведь сыновей у вас трое, не так ли? Их зовут Юрко, Кость и Михайло. Жена хорошо перенесла тяжёлые военные годы? Ей было трудно, наверно, она же урождённая пани Свидзинская и привыкла к роскоши. Именно из-за неё вы решились в 1935 году на растрату. Так, кажется, вы объясняли следователю криминальной полиции на допросе?

Это был излюбленный приём Дасько — с первой же минуты ошеломить подчинённого, показать, что о нём известно всё, что Дасько держит его в руках. Как правило, этот приём действовал успешно, но на Кундюка не произвёл особенного впечатления. Кундюк тряхнул головой, отгоняя непрошенные воспоминания, и сердито ответил:

— Бросьте. Это дешёвый эффект. Я знаю, что вы скажете дальше. В тюрьме я стал провокатором, выдал пять коммунистов. Потом работал в «двуйке» — контрразведке Пилсудского, и тоже выдавал коммунистов. Пришли фашисты, — стал служить в гестапо. И поэтому теперь я должен выполнять все ваши приказания, иначе вы сообщите обо мне советским властям и меня будут судить как военного преступника.

— Вот именно, — не без удовольствия в голосе, с ехидной ласковостью подтвердил Дасько. — Как видите, эта короткая беседа не прошла без пользы для вас. Со своей стороны могу сказать, что вы очень понятливы и хорошо ориентируетесь в обстановке.

Несколько шагов они прошли молча.

Каблуки тяжёлых, окованных железом солдатских ботинок Кундюка глухо стучали об истёртые временем каменные плиты тротуара. Звук возникал резкий, отрывистый и сразу угасал, как бы сдавленный плотной сыростью ущелья — улицы.

Дасько, чуть отстав, приглядывался к Кундюку.

«Выполз из подворотни, как мокрица, и похож на мокрицу, — думал Дасько. — Неважный у меня помощник».

У Кундюка были короткие ноги, с которых брюки свисали мешком, длинное, вихляющееся на каждом шагу тело, маленькая, приплюснутая у висков голова с бледным, почти бескровным лицом. На этом бледном лице особенно резко выделялись яркокрасные губы, как две чёрточки. Они блестели влажным блеском — Кундюк чуть ли не ежесекундно облизывал их.

Одет Денис был в серый изрядно потрёпанный костюм. Под пиджаком пёстрая рубашка с крахмальным воротничком («воротничок — довольно грязный», — отметил про себя Дасько). На голове — дешёвая зелёная шляпа с коричневым шнурком вместо ленты.

— Я должен выполнять все ваши приказания, — после минутной паузы сказал Кундюк. — А я даже не знаю, кем вы посланы и кто вы такой. Кажется, я где-то вас видел.

— Таких людей, как я, — напыщенно ответил Дасько, — не видит никто, но они — видят всех.

Кундюк насмешливо скривил свои красные губы, но ничего не сказал.

— Зовут меня, в настоящий момент, Роман Дасько. Я учитель, приехавший с Волыни, чтобы отыскать своего брата, которого фашисты заключили в Кленовский лагерь за помощь партизанам. С вами мы разговорились случайно, в парке, я попросился пожить у вас несколько дней. Плачу вам за это тридцать рублей в сутки. Ясно? Всё остальное вы узнаете позже.

— Хорошо... — Кундюк хотел добавить ещё что-то, но его прервал встречный прохожий, неожиданно обратившийся к Дасько.

— Слушай-ко, где здесь пройти на Госпитальную? — прохожий говорил по-русски, делая округлые ударения на звуке «о».

Дасько резко остановился. Правая рука его незаметно опустилась в карман.

Несколько долгих секунд шпион пристально всматривался в незнакомца. Перед ним стоял старик лет шестидесяти, немного сгорбленный, но, видимо, еще сильный и здоровый. Большие чёрные глаза его смотрели открыто, бесхитростно, стараясь поймать ускользающий, вёрткий взгляд Дасько.

— Не разумеешь? — старик попытался перейти на украинский язык. — На Гошпитальную, Шпитальную, по-вашему сказать, улицу, спрашиваю, как пройти?

— Не знаю, — отрезал Дасько, и, повернувшись на каблуках, зашагал прочь.

Старик остался стоять на месте. Вид у него был обескураженный и немного обиженный.

— Напрасно вы с ним так грубо обошлись, — сказал Курдюк, когда они завернули за угол и старик скрылся из вида. — Можно навлечь на себя подозрение. Большинство кленовцев, особенно простолюдины, очень вежливо и доброжелательно относятся к русским.

«О, да он и трус в довершение всего, — окончательно раздражаясь, подумал Давненько. — Неужели мне не могли подобрать более надёжного человека?»

— Чьё же подозрение я могу на себя навлечь? — процедил сквозь зубы Давненько. — Милиции? И меня оштрафуют за нарушение правил социалистического общежития. Так, кажется, у них это называется?

Кундюк не обратил внимания на пренебрежительный тон своего собеседника. Понизив голос и склонившись на ходу к уху Дасько, он сказал:

— Подозрение чекистов.

Дасько улыбнулся снисходительно, даже ласково, и в то же время презрительно дёрнул плечами. — Я работал в Англии и меня не поймала «Интеллидженс Сервис». Десятки раз я обводил вокруг пальца ту самую «двуйку», которой вы служили верой и правдой. В Америке я оставлял в дураках лучших агентов Федерального бюро расследований. А вы хотите, чтобы я боялся русских чекистов!

— Вы должны знать, как быстро и умело они ликвидировали вражескую агентуру у себя в тылу.

— Так то были гитлеровцы. Они оказались глупы. И я глуп, что связывался с ними. Теперь я сумею это исправить.