Невидимый противник (сборник)

Дело в том, что ему пришло в голову купить Барбара кольцо. В конце концов он раздумал и даже сам удивлялся, как это вдруг возникла такая идея. Купить кольцо и держать его наготове в кармане — слишком дерзко. Нет, он не мог так откровенно дать Барбаре понять, что ее согласие само собой разумеется.

Итак, Джои прошелся по Пятьдесят седьмой улице, затем по Мэдисон-авеню, не останавливаясь более у ювелирных витрин. Он прогуливался не спеша, со шляпой в руке под мягким солнечным светом и думал о будущем, которое в тот час представлялось ему в розовом свете. Строил планы, как это делают молодые люди, собираясь жениться.

Выслушав его рассказ, они не сказали ни слова.

— Вот и все,—закончил Джон.— День был прекрасный, и прогулка доставила мне удовольствие.

— Ясно,— сказал Гарфилд.— Без десяти четыре вы были дома.

— Отсюда я должен сделать вывод,— спросил Джон хриплым голосом,— что примерно в это время была убита девушка. В течение этого часа?

Миллер и Гарфилд обменялись взглядами, затем посмотрели на Мартинелли, представителя прокуратуры.

— Да, примерно в это время,— ответил Мартинелли.— Можете спокойно рассказать ему подробности, лейтенант. Видимо, он не заметил, когда это произошло.

Примерно без четверти три Нора Эванс была еще жива и здорова. С букетом желтых нарциссов она вошла в дом на Одиннадцатой улице и ожидала в вестибюле кабину автоматического лифта, чтобы подняться к себе наверх. В лифте спустилась соседка, которая была знакома с мисс Эванс. Они всегда здоровались друг с другом. Дама сказала: «Добрый день. Сегодня прекрасная погода». Затем добавила: «Какие очаровательные цветы!» Нора Эванс улыбнулась и ответила: «Да, они очень милы, не правда ли?» Затем вошла в кабину лифта. Итак, в это время она была еще жива.

Примерно в четыре часа десять минут она была найдена мертвой на полу в своей квартире. На ней был надет лишь тоненький халатик, а когда она упала...

— Или во время борьбы? Не так ли, мистер Говард?

— ...халатик распахнулся, и она обнаженной лежала на полу. В таком виде ее нашла приходящая уборщица-негритянка, некая Берта Джонсон. Она и сообщила полиции.

— Она пришла убирать,— сказал Гарфилд.— Она работала у многих по соседству, а у мисс Эванс бывала от четырех до шести по вторникам, четвергам и субботам. Но вы ведь это знаете, мистер Говард?

— Нет, не знаю,— ответил Джон.

Они не верили ему, но хоть объяснили, в чем дело, и то хорошо.

Нора Эванс была задушена. На ее нежной коже были ясно видны следы пальцев. По их форме следовало полагать, что убийца имел сильные руки и длинные пальцы.

Гарфилд и Миллер уставились на Джона. Тот спокойно показал свои длинные пальцы.

У убийцы ногти были значительно длиннее, чем у Джона.

— Ясно,— сказал Гарфилд,— мы видели ваши руки, мистер Говард. Вы подстригли себе ногти, когда пришли домой, не так ли? Перед тем, как явиться на другое свидание.

Джон только покачал головой.

— Мисс Эванс купалась,— сказал Гарфилд.— В ванной был еще пар, когда пришла уборщица. Полотенце было мокрым. Выходит, она не ожидала столь раннего вашего визита, мистер Говард. Возможно, вообще не ожидала. Так это было?

Джон снова промолчал.

Если он не хочет отвечать — это его право,— заметил Миллер.

Помощник судебного врача явился в квартиру в начале шестого. Он констатировал, что мисс Эванс умерла час или два назад, скорее — уже два часа назад.

— Вы видите, как обстоит дело,— сказал Гарфилд.— Вы взяли такси...

— Нет!

— Он имеет право,— повторил Миллер,

— О’кей,— сказал Гарфилд.— Во всяком случае, вы могли его взять, если вам так больше нравится. Могли взять такси возле Гарвард-клуба — ну, скажем, около трех часов. В субботу во второй половине дня не такое уж сильное уличное движение, как обычно. За десять минут вы могли добраться до Одиннадцатой улицы и за десять — пятнадцать — убить девушку. Потом на такси отправились домой. Прибыли туда без четверти четыре, как вы сами говорили. Лифтер это подтвердил.

Джон покачал головой.

— Вы полагаете, здесь что-то неладно? — спросил Миллер.— Что лейтенант дал неверные данные о времени?

— Я полагаю, что делал то, о чем вам уже сказал: некоторое время прогуливался по улицам.

— Но время верное, да? Вы согласны с этим?

— Да, все могло быть так,— согласился Джон.

Собственный голос показался ему чужим и безжизненным.

— Возможно, время верное. Но убийцей был не я.

Миллер со вздохом взглянул сперва на Гарфилда, потом на Мартинелли. Тот пожал плечами. Гарфилд покачал головой.

— Как вы настойчивы! — сказал Миллер.— Жертва заговора — это все, что вы можете сказать.

Джон промолчал.

— Ол райт,— продолжал Миллер.— Тот человек, который подстроил вам ловушку, как мог знать, что вы в то время не находились среди знакомых? Вы ведь могли иметь неопровержимое алиби?

— Я не знаю,— ответил Джон.— Ему должны быть известны мои намерения.

На этом пункте они задержались надолго. Снова и снова его спрашивали — очень терпеливо, все время скептически и все время возвращаясь к тому же. Допустим, он стал жертвой злого умысла. Но тогда преступник должен был знать, что Говард не сумеет доказать свое отсутствие на месте преступления в то время, когда оно совершалось. Как мог это знать предполагаемый злоумышленник?

Они задавали ему вопросы в различных формах. Говорил ли он кому-нибудь в клубе, что хочет пойти домой пешком? Может быть, за ним кто-нибудь следил и понял, что он прогуливается без определенной цели? Этого Джон не знал и даже не помнил, говорил ли кому-либо о своих намерениях. Он, собственно, не планировал прогулки.

Сперва ему задавал вопросы Миллер, потом Мартинелли и, наконец, Гарфилд. Грэди задал ему лишь Один или два вопроса. Они не торопили Джона. Делали между вопросами паузы, давая ему время обдумать ответ. Однако из-за длительности допроса эти вопросы стали пульсировать в его сознании, как кровь в артериях. И он все время чувствовал недоверие в их вопросах и в их голосах. Полнейшее недоверие и громадное терпение.

От усталости у Джона помутился разум, ему стало трудно собраться с мыслями, которые находились как бы под гнетом. Он уже физически чувствовал этот гнет, как давление на глаза и на нервы затылка. Он уже с трудом различал допрашивающих, и, наконец, ему стало казаться, что все вопросы задает один и тот же человек, но разными голосами — человек, которого он уже не мог отчетливо видеть, который расплывался и качался в дымном воздухе.

Но Джон продолжал отвечать на вопросы, доносившиеся словно издалека, отвечал тупо, но еще упорнее, чем прежде. И когда мужчины — для него теперь был только один — переходили к другим вопросам, он упорно давал те же ответы. Как он может объяснить случай с рубашками? А с чеком? Как он может объяснить... и так далее, и так далее, беспрерывно те же вопросы. Ответы были прежние: «Я не знаю». «Не могу объяснить». «Все это кто-то подстроил». «Я никогда не видел эту девушку».