Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
— Поселяне меня не интересуют. Я жду не дождусь ваших знаменитых разбойников...
— Уверяю вас — не дождётесь. Государи ерусланские истребили всех... А вот в ваших людях я не уверена!
— Помилуйте, моя донна! Они же выбраны всей Европой! Честнейшие из неподкупнейших!
— Да? А по лицам что-то не видно.., Так что всё-таки держитесь подальше. Я не хочу огорчать своего государя. Угождать ему — первейший долг всякого ерусланца... и ерусланки. И ночевать в чистом поле, как нынче, я не собираюсь. Разве в договоре есть хоть слово о том, что мне надлежит почивать под открытым небом?
Дон Хавьер смутился.
— Ну... Ну, разумеется... Главное — сохранить золото и... это...
Он смутился ещё пуще.
— А вот это уж не ваша забота. Разве не имею я права, увидев пригожего молодца...
— Не имеете! — строго сказал дон Хавьер, и Лука понял, что слишком уж вошёл в роль. — Принесёте мешок в Рим, а уж тогда, возможно, и я попытаю счастья... Но что это с вашим платьем, моя донна?
Атаман прикрыл предательскую ляжку.
— Мы не на балу, маркиз. Мы всегда так ходим. Ну, конечно, вы не обращаете внимания на то, как одеваются ерусланские дикарки... Кстати, должна же я где-то менять одежду, мыться и стираться? Неужели и это подлежит вашему контролю?
— Я не знаю, — растерялся маркиз. — Нужно спросить у господ кесаревых нунциев...
— И спрошу! — сказал Радищев, направляясь к телеге.
На панычей смотреть было ещё страшней, чем на Тиритомбу и даже на фрау Карлу. Больные места у Трембы и Недашковского покрыты были грубой дерюгой, над дерюгой вились зелёные мухи.
— Болезные мои, — запричитал атаман по-еруслански. — Что же эти изверги над вами сделали?
— Варварская страна... — простонал Яцек. — Нас высекли ни за что, ясновельможная панна! Мы будем жаловаться!
— Ни за что у нас не секут, а засекают насмерть, — сказал Радищев. — Девичья честь для нас превыше всего. Не надо было меня щипать!
— Мы не щипали... — прохрипел Недослав. — Нам вовсе нет дела до кобет. Мы сами...
— Ладно, не оправдывайтесь, дело молодое! — подбодрил их Лука. — Государь наказал вас по-отечески. Он бы и сына родного не пожалел за такое охальничество! Ну да я вам помогу.
Красавица-Лука отошёл в сторону, сломил ветку и стал отгонять мух от болящих, то и дело норовя с потягом коснуться дерюги.
Панычи завизжали.
— Мухи заразу разносят, — пояснил атаман. — О, убил! Убила! Может, вас дёгтем помазать, чтобы не лезли?
— Не надо дёгтя...
— Или клистир из ревеня?
— Не надо клистира...
— Ничего! — бодро сказал Радищев. — В первой же деревне найду знахаря и пошлю к вам. Будете как новенькие!
— Не надо знахаря... Надо медикуса...
— Медикусы — смерти помощники. А знахарь пошепчет, йодом помажет — и всё как рукой... Ага! Ешё одна!
Потом Лука решил, что панычей на сегодня мучить довольно, и вернулся к дону Хавьеру.
— Нунции не возражают, — доложил он.
— Значит, расстаёмся до следующего поста, — сказал маркиз. Он сверился с картой. — О, вот тут как раз обозначен посёлок Кучер... Кучер... Проклятые тартарские имена!
— Кучердаевка, — подсказал Радищев. — Наследственное имение дворян Радищевых — древнейший,
доложу вам, род! Усадьба, конечно, старенькая...— Да вы, моя донна, гляжу, знаете здешние окрестности!
— Ничего удивительного. Все ерусланские дворяне — родственники. Разве у вас не так?
— Так, — сказал дон Хавьер. — Но как раз между родственниками зачастую и бывает самая страшная вражда. Не сгореть бы и этой усадьбе!
— На всё воля Того, Кто Всегда Думает О Нас, — развёл руками Лука.
На прощание маркиз поцеловал ему запястье, и атаман пошёл вызволять своего пажа из-под опеки фрау Карлы.
Госпожа наблюдательница, не в силах добиться большего, расчесала пьяненькому поэту кудри и заплела их во множество мелких косичек. На Луку она глядела с нескрываемой ненавистью.
— Ну, теперь никакие панычи не узнают! — воскликнул атаман. — Данке шён, фрау Карла! Ещё немного усилий — и мой паж будет у ваших ног! О, как я вас понимаю, гнедиге фрау!
ГЛАВА 30
...Лука глядел на сызмальства знакомую липовую аллею, на разрушающиеся усадебные колонны, на родные лица поселян. Сейчас усадьбу ломали, а к новой постройке были уже приготовлены кирпичи. Из аллеи доносился стук топора. В пруду плавал мусор и нечистоты. С конюшни доносились знакомые всякому ерусланскому человеку звуки: «Чюки-чюк! Чюки-чюк!»
— Такова и есть мерзость запустения, — заметил брат Амвоний.
Сейчас странники были относительно свободны. Дон Хавьер и фрау Карла находились от них на приличном расстоянии. Правда, фрау взяла с поэта слово, что ночью у них непременно случится романтическое свидание в беседке.
Тиритомба прикинул, что к ночи мужички уж как-нибудь расщеплют беседку на лучину, и охотно согласился.
— Это кто шляется по моей родовой земле? — раздался хриплый голос.
Голос принадлежал крупному мужчине в нанковом халате и с бакенбардами. Профиль мужчины можно было печатать на монетах. Полные губы его кривились.
— Простите, милостивый государь, — сказал атаман самым вежливым голосом. — Во-первых, мы здесь по государеву повелению, вот и подорожная по казённой надобности. Уже по одному этому мы могли бы рассчитывать на ваше гостеприимство. Во-вторых, сия земля вот уже триста лет принадлежит благородному роду Радищевых. Это наши дальние родственники, и мне не раз приходилось очаровательной малюткой бегать по аллеям, ныне безжалостно вырубаемым.
— Нищеброды, — ещё сильнее скривился крупный мужчина. — Там, где земля Чурилы Сысоевича Троегусева, нет никакого государя. Вы в моей воле. За ночлег барышня, конечно, может расплатиться со мной, а прочих я велю драть на конюшне...
«О, как чудовищно эти мужчины обращаются с нами! — вознегодовал Лука. — Как мало прав нам дано...»
Покуда он всё же сдержался и предъявил подорожную. Чурила Сысоевич прочитал её вверх ногами, хмыкнул и сказал:
— Ладно, переночуете на псарне. Да не кривитесь! У меня собаки лучше иных дворян живут. Барышню тем не менее попрошу отужинать со мною...
— Я требую также накормить моих спутников, учитывая то, что один из них — мой духовник, а другой — Мирза-Хосрев-паша, посланник султана!