Невинные

— Тогда я кончу в Аду.

— Нет, коли отвратишься от сей стези. Нет, коли посвятишь жизнь служению Церкви, служению Христу.

Дитя поразмыслило над этим, потом молвило:

— Можешь ли обещать мне, что я не отправлюсь в Ад, коли сделаю по сказанному тобой?

Рун заколебался. Ему хотелось бы посулить чаду более неколебимую истину.

— На се уповаем.

Как и многое в жизни, это лишь вопрос веры.

Горящая головня, вывалившись из очага, выкатилась на камни перед ним. Яркие искры брызнули на пол и там угасли. Рун чувствовал, что рассвет стремительно приближается. Отрок поглядел на окно — видимо, тоже это ощутив.

— Ты должен решить, не мешкая, — поторопил Рун.

— Палит ли тебя солнце? — спросил ребенок, поморщившись при воспоминании боли.

— Да, — ответил Рун. — Но милостью Христовой я могу ходить под полуденным солнцем. Его кровь дает мне силу и святость для подобного.

В глазах отрока появилось сомнение.

— А что, коли я вкушу Его кровь, но не буду искренне веровать?

— Христос прозрит кривду. Его кровь испепелит тебя во прах.

Тельце отрока задрожало у него в руках.

— Отпустишь ли ты меня, ежели я откажусь?

— Я не могу дозволить тебе продолжать убиение невинных.

Отрок склонил голову в направлении пары на полу.

— Они были менее невинны, чем я хоть когда-либо. Они обкрадывали путников, торговали блудницами, а однажды перерезали горло человеку, дабы похитить его кошель.

— Бог им судия.

— Но моим судией будешь ты? — вопросило дитя.

Рун поморщился.

Такова его роль, разве нет?

Судья и палач.

Голос его дрогнул.

— У нас мало времени. Восход всего лишь…

— У меня всегда было мало времени, а теперь его нет и вовсе. — Навернувшиеся на глаза слезы побежали по щекам мальчонки. — Я не пойду с тобой. Я не стану священником. Я не сделал ничего дурного, дабы заслужить участь стать сим чудищем. Так сверши сие ныне. И не мешкай.

Рун заглянул в эти заплаканные, но полные решимости глаза.

Такова Божья воля, напомнил он себе.

И все же медлил, хотя палящее солнце должно было вот-вот появиться.

Что сделало это дитя, чем заслужило преображение в нечисть? Оно было невинно, оно сражалось со злом, когда подверглось нападению, но проиграло.

Рун ничуть от него не отличался — разве что избрал служить Ему.

От тел на полу исходил запах стылой крови. Лишь эти руины оставит по себе отрок до скончания дней своих.

— Прости меня, — прошептал Рун.

Отрок же откликнулся единственным словом, которое будет преследовать Руна все грядущие столетия.

Несмотря на это, он полоснул лезвием по горлу чада, оросив зеркало темной кровью.

Рун пришел в себя на полу темницы. В какой-то момент он заполз под ложе и свернулся калачиком, горестно рыдая. И лежал там один-одинешенек, глядя на доски лежанки всего в ладони от своего лица.

Почему мне был явлен этот момент?

Он сделал все, как велено, повинуясь слову Божию.

Как могло это быть грехом, нуждающимся в покаянии?

Неужели оттого, что я поколебался в конце?

Корца выкарабкался из-под лежанки и присел на ее краешек. Упер локти в колени, уронил голову на ладони и молился об утешении.

Но утешение не приходило. Вместо того он помнил ясные карие глаза отрока, его тонкий голосок, как тот прильнул к Руну и поднял подбородок, чтобы клинок не промахнулся.

Рун помнит, как просил его о прощении.

Отрок ответил.

Нет.

И все же, во имя Господа, он убил дитя.

С той поры немало невинных умерли от его клинка. Он больше не медлил, больше не колебался. Убивал без зазрения совести. Годы служения привели его к этому — он научился убивать детей без укоров совести и раскаяния.

Теперь же, спрятав лицо в ладонях, горько рыдал.

Оплакивая себя и отрока с карими глазами.

Глава 23

19 декабря, 14 часов 36 минут

по центральноевропейскому времени

Кастель-Гандольфо, Италия

Джордан потянулся под простынями, каждой клеточкой обнаженного тела осязая тело Эрин. Та что-то пробормотала во сне, и он привлек ее к себе покрепче.

Боже, как же он по ней скучал!

Стук в дверь разбудил Эрин, явно ее напугав. Она поспешно села. Белокурые волосы рассыпались по плечам, и одеяло упало, открыв ее обнаженные груди. В призрачном свете, пробивающемся сквозь закрытые жалюзи, она была прекрасна.

Не в силах удержаться, Джордан потянулся к ней.

Христиан крикнул сквозь дверь — судя по голосу, очень довольный собственным чувством юмора:

— У вас двоих пятнадцать минут! Так что заканчивайте то, что начали… или начинайте то, что хотите закончить. Так или иначе, вас предупредили загодя.

— Спасибо! — откликнулся Джордан и улыбнулся Эрин. — Ты знаешь, не подчиниться повелению священника — смертный грех.

— Что-то я сомневаюсь, что это правда, — с блаженной улыбкой откликнулась она, а затем указала на душ, на обещание горячей мыльной воды и обнаженной кожи. — Но может быть, ради спасения наших душ лучше перестраховаться, чем после раскаиваться.