Невольница: его добыча

Конвоир втолкнул меня в грузовой корвет, швырнул на лавку, шагнул следом и запер дверь. Я смотрела, как опускается стальная створа, отрезая красный закатный свет. Движение было мягким и почти бесшумным. Я прислонилась спиной к стенке, слушая тихий гул двигателя, отдававшийся в металле легкой вибрацией.

Я пыталась убедить себя, что во мне уже не было страха. Разве мой мучитель может сделать что-то страшнее, чем растоптать плоть? Уже растоптал, присвоил, подчинил. Но тело болело так, что не выдержит даже самого нежного прикосновения, не говоря уже о повторении подобного кошмара. Меня передернуло, я поежилась и обхватила себя руками. Я с трудом сидела, стараясь переносить вес на бедро, иначе было почти невыносимо, будто в дело пускали раскаленный прут, оставивший ожоги. Между ног от малейшего движения поднималась волна тянущей боли. Белая кожа пестрела чернильными синяками, хранившими форму его грубых пальцев. Рассеченная щека припухла и пульсировала болью, как нарыв. Я была сплошной ноющей раной. Остались лишь мои чувства и желания — но до них ему не добраться.

Корвет остановился с легким приятным шуршанием, будто выкатился на мелкий гравий. Дверь поехала вверх, открывая тоннель полутемного коридора, освещенного двумя полосами пульсирующего белого света. Я ненавидела этот свет. Меня повели вдоль нервных линий, и навстречу вышел высокий красивый полукровка в желтой расшитой мантии поверх белого полосатого жилета с золотым кушаком. Надсмотрщик? Управляющий? Он кивнул моему конвоиру, приглашая следовать за ним, и свернул налево, где светилась платформа лифта. Меня толкнули на платформу, следом ступил полукровка. Драгун сказал, что ему велено сопроводить до конца, и шагнул следом.

Полукровка не стесняясь разглядывал меня. Высокий, как имперец, достаточно молодой, плечистый и стройный. С кожей цвета забеленного молоком кофе, что говорило о смеси имперской и лигурской крови. Я без стеснения заглянула в его лицо и увидела желтые глаза. Такие же, как у де Во, такие же, как у меня. Разве что вокруг его радужки темнела четкая коричневая полоса. Правильные тонкие черты искривила хищная усмешка, от которой стало не по себе. Все в нем было резко и остро, и чистоту линий лишь подчеркивал темный цвет кожи. Он разглядывал меня с нескрываемым интересом. Я опустила голову и посмотрела под ноги, на носы грязных разорванных сандалий.

Лифт остановился, мы вышли в очередной коридор с чередой глухих ниш. Мои конвоиры остановились перед одной из них. Полукровка пошарил на полочке ключа, в нише загорелась тонкая белая полоса, и дверь плавно и бесшумно отъехала вправо. Меня втолкнули в образовавшийся проем, и дверь так же бесшумно вернулась на место.

Я огляделась: каменный короб без окон, что, впрочем, не удивило. Как на Норбонне. Но, полагаю, здесь они имеют совсем другое предназначение. У правой стены узкая кровать, накрытая серым одеялом. Прямо — две невысокие ступеньки, ведущие на возвышение с лейкой душа в стене. Кажется, это мое жилище. Не так плохо, если сделать вид, что не замечаешь холодно блестевшие цепи на стене слева. Они уж точно никогда не дадут забыть, кто ты.

Я осторожно опустилась на кровать, ощущая, как тело отзывается болью, провела ладонью по покрывалу из синтетического волокна. Легла на спину и только теперь поняла, как устала. Как болит истерзанное тело, как ноет щека. Не было сил даже поднять руку. Охватила больная истома, ощущение нереальности. Я смежила тяжелые веки и глубоко вздохнула. На секунду показалось, что на глазах лежат монеты по пять геллеров, какие кладут на веки покойникам. В ушах разлился тихий теплый звон. Если сильно прислушаться, можно расслышать, как шуршит пересыпаемый ветром песок пустыни, как скребется в пыльном углу забредшая песчаная ящерица, красная, с желтой пунктирной полосой вдоль гибкого хребта. Сейчас я открою глаза и увижу побуревшие железные балки, удерживающие толщу песка.

Воспоминания о доме отозвались жаждой. Я облизала пересохшие губы и с трудом открыла глаза. Надо мной стоял полукровка и рассматривал с кривой, едва заметной ухмылкой. Эта ухмылка и эти глаза напоминали мне другого человека. Я с трудом поднялась на локтях и села, превозмогая слабость и боль.

21

Полукровка протянул руку и хозяйским жестом взял меня за подбородок, поворачивал, стараясь получше рассмотреть. Я лишь кривилась от боли.

— Наверное, ты красива... Но не теперь.

В другой ситуации я бы обрадовалась этим словам, но сейчас такое заключение не сулило ничего хорошего. Я молчала. Не было сил шевелить губами, да я и не была уверена, что имею права что-то говорить. Вопросов у меня нет, я уже давно поняла, что хорошего ждать не стоит. Мне уже почти все равно.

Полукровка отцепился от подбородка, провел темным пальцем по опухшей щеке. Я зажмурилась и затаила дыхание, чтобы стерпеть боль. Шумно выдохнула, когда он отнял пальцы.

Он это заметил:

— Плохо.

Плохо. И все равно, что именно.

Полукровка потрогал что-то у меня на лбу: может ссадины, может синяки, к счастью, я не видела себя в зеркале и не собиралась смотреть.

Он прищелкнул языком и сцепил темные руки на груди:

— Меня зовут Ларисс, я управляющий этим домом и брат твоего господина. Будешь называть меня господин управляющий. Твой хозяин велел привести тебя в порядок к завтрашнему вечеру.

Внутри все замерло и сжалось — я едва могла лежать. Я уже не вынесу. Я почти была готова броситься в ноги полукровке и умолять отсрочить.

— Но мне придется огорчить его, — Ларисс скривился, — ты в отвратительном состоянии. Скажи мне: это все он?

Я кивнула.

Полукровка поднял красиво очерченные брови:

— Что нужно было сделать, чтобы довести Адриана до такого бешенства? Он не слишком большой любитель подобных… м… развлечений.

Я молчала.

— Ну же.

Ларисс бесцеремонно сорвал подвязанные обрывки платья, оголяя мою грудь. Я смахнула его руки, и он вновь больно вцепился в подбородок. Челюсть отозвалась тупой ломотой. Видно, это общая привычка рабовладельцев.

— Я имею полное право ударить тебя за это. Но не хочу добавлять себе же лишней работы. Вставай, — он тряхнул меня за плечо, вынуждая подняться. Пришлось подчиниться.

Ларисс сдернул остатки платья на пол:

— Повернись.

Я вновь повиновалась. Сгорала от стыда и твердила себе, что теперь нет выбора. Ларисс дотронулся кончиком пальца до багровой пятерни, оставленной на груди, провел по шее, по тому месту, где душили стальные пальцы. Его лицо посерьезнело:

— Чем можно было так разозлить его?

Я не сдержалась:

— Чудовище не нужно злить.

Полукровка прыснул со смеху:

— Что ты сделала, прелесть моя? Ну? Отвечай мне.

Я молчала.

— Ты обязана отвечать на все мои вопросы. Я управляющий твоего господина. Ну же, что ты сделала? Или не сделала?

Я упорно молчала.

— Тебя, кажется, Эмма зовут?

Я едва заметно кивнула.

— Так что ты сделала, Эмма? — в голосе послышались жесткость, он больше не намеревался слушать капризы. Его добродушие таяло, как кусок сахара в стакане с чаем. — Я хочу слышать ответ, когда задаю вопрос. Быстрый и правдивый ответ.