Невольница. Книга 2

Его рот раздвинулся в улыбке.

Этот говнюк решил воспользоваться ситуацией.

Я прервала наш поцелуй так же резко, как начала, и бросила взгляд на Хэзер, у которой скривилось лицо.

Класс.

Она швырнула баночку от йогурта и вышла вон, не сказав ни слова. Руки Эшера снова сошлись у меня на талии, и он пробормотал мне в самое ухо:

— Вижу, что ангел у меня собственник.

Я высвободилась из его рук с довольной улыбкой. Никогда больше она его не получит.

— Мне не понравилась ее ухмылочка, — попыталась оправдаться я.

— И ты использовала меня, чтобы ее стереть, — насмешливо продолжил он. — Но знаешь, мой ангел… у всего есть своя цена…

Его ладони снова прошлись по моим ягодицам. Я сглотнула, увидев, как блестят от возбуждения его глаза.

— И ты ее заплатишь, — хрипло добавил он.

— Не наглей, Скотт, — заявила я ровным голосом, хотя мое сердце готово было растаять. — Ты и так уже воспользовался моментом.

Я поднялась на второй этаж и столкнулась с Хэзер, которая выходила из ванной. Та проследила за мной взглядом, пока я, натянуто улыбаясь, заходила в спальню Эшера. Ее перекошенное лицо стояло у меня перед глазами, и это было прекрасно.

Она закрыла за собой дверь соседней комнаты, и я снова с облегчением вздохнула: она ляжет не у меня, хотя моя спальня пустовала.

Я улеглась в постель, которую занимала уже больше двух недель, и уткнулась в простыни, вдыхая запах Эшера. Этот запах, такой притягательный, успокаивал меня и заставлял таять.

Вскоре явился Тат. Он запрыгнул на кровать и устроился у меня в ногах. Я накрылась одеялом и стала смотреть на темное небо Лос-Анджелеса в панорамном окне, любуясь звездами, а мысли мои блуждали между Манхэттеном, Аризоной и Австралией.

Интересно, почему Шон ни разу не попытался связаться со мной после отъезда? Хотя меня это вполне устраивало. Может, он обиделся? Надо будет позвонить ему завтра. Но что скажет Эшер, если узнает? Я понятия не имела.

Шон не был моим другом в прямом смысле слова, но он казался милым и предупредительным, немного эгоцентричным, но не злым. Я чувствовала себя виноватой, что не удосужилась поинтересоваться, как у него дела. Тряхнув головой, я выкинула эти мысли из головы.

Я так радовалась поездке в Австралию. После стольких лет разлуки я снова ее увижу… Ну, в некотором смысле. Я в тысячный раз благодарила Эшера за то, что он сделал для меня. Никогда еще я не чувствовала себя такой счастливой, и все благодаря ему.

— Ты уже спишь?

Я покачала головой и повернулась к Эшеру, который зашел в спальню. Одной рукой он стащил с себя свитер, швырнул его в угол комнаты и присел на постель. Положил телефон на прикроватный столик рядом с пачкой сигарет.

— Куда она едет? — спросила я.

Он прикурил сигарету и вдохнул никотин.

— В Италию, вместе с Элли, — ответил он, выпуская дым из легких.

— А когда… Когда мы поедем в Австралию?

— Когда ты будешь готова. Если уже, то хоть завтра.

Ком в груди подсказывал мне, что еще рановато. Он снова затянулся, и я решила сменить тему.

— Я хотела спросить…

— Мм?

— Ты… Ты все еще… пишешь? В своих дневниках?

Эшер напрягся. Я поморщилась — наверное, зря спросила. Хотя он все больше открывался мне, я забыла, насколько он бывает замкнутым в некоторых отношениях.

Он уставился в стену и проговорил:

— Да, иногда… А что?

— Просто думаю, что значит для тебя вести дневник, — призналась я. — Это что-то… вроде терапии?

Докуривая сигарету, он внимательно посмотрел на меня. Затем раздавил окурок в пепельнице на прикроватном столике и растянулся рядом со мной. Повернулся на бок, и я тоже, что напомнило мне момент нашей близости в Лас-Вегасе.

— Когда я пишу, это помогает выплеснуть мысли, которые крутятся в голове, — начал он, убирая прядку с моего лица. — Я не люблю доверяться людям. Предпочитаю бумагу, потому что там я наедине с собой, а значит, могу позволить себе быть уязвимым.

Я внимательно слушала, впитывая каждое слово. Он не часто открывался мне.

— Я начал вести дневник в двенадцать лет, когда семья стала дерьмово со мной обращаться, а я не имел права ни осуждать их, ни даже показывать свое недовольство, — отстраненным тоном произнес Эшер. — И я не любил плакать, потому что в такие моменты чувствовал себя уязвимым и слабым.

Тот факт, что он начал вести дневники из-за своей эгоистичной семьи, меня не удивлял.

— Если точнее, капля крови или слеза для тебя — то же самое, что капля чернил для меня. Я не жалуюсь другим, но сильно кровоточу в своих записках.

Он очертил пальцем мой подбородок:

— Я никогда не любил доверяться другим и делаю это очень редко. По правде говоря, ты единственная, кто так много узнал обо мне за столь малое время.

Я поняла, что он имеет в виду ту ночь, когда рассказал о смерти отца.

— Я доверяюсь Бену и Киаре, потому что Бен не всегда слушает, что я говорю, — усмехнулся он, раздраженно мотнув головой. — А Киара слушает и дает отличные советы, хотя неприятно это признавать. Просто я слишком большой мудак, чтобы им следовать.

Я тихонько заулыбалась. Нельзя отрицать, что из Киары получался классный психотерапевт.

— Это же относится и к Элли. Поэтому остаются только мои дневники, если я не хочу окончательно рехнуться из-за своих тараканов. У тебя еще остались вопросы?

Я сделала вид, что задумалась. На самом деле один вопрос у меня был. Зато не было уверенности, что задать его — хорошая мысль. Я побаивалась его реакции.

— Нет, только этот… Хотя, погоди, есть еще один.

— Слушаю.

— Почему ты не хочешь повесить шторы?

Вообще-то, меня мучил другой вопрос, но было интересно, что он ответит. С его губ сорвался короткий смешок. Я любила этот смех, а сердце от него просто таяло.

— Отец всегда говорил: «Шторы только притягивают взгляды, никому не интересно смотреть, если все на виду». Он любил панорамные окна, а вот мать терпеть не могла. Поэтому в своем доме ему приходилось ограничиваться минимумом. Эти окна часто напоминают мне о нем. Поэтому я отказался от штор, ведь они спрячут окна.

— О, понимаю… А я сначала думала, что ты не осознаешь опасности, — с улыбкой призналась я.