Невольник мести (Инстинкт бойца)
Шрифт:
– Не так много. Четыре тонны.
– Сколько всего парашютов? – продолжил опрос Марковцев.
– Пять «крыльев» и четырнадцать десантных.
– Отлично. Мне нравится твоя откровенность: ты полностью подтвердил слова одного человека. Значит, ты живешь здесь?
– Иногда остаюсь на ночь. У меня дом в Шеки. Жена и четверо детей, – добавил хозяин.
Сергей усмехнулся:
– Тебе не о чем беспокоиться, Адам. Уже завтра ты сможешь возобновить полеты и помахать крылом над родным домом.
Со второго этажа спустились Подкидыш и Скутер.
– Чисто, – доложил Найденов.
Через пару секунд в тамбур шагнул Пантюхин.
Марк подмигнул Пантере и кивнул Хуциеву:
– Пойдем, Адам, покажи нам свои владения.
64
У Хуциева имелось все необходимое для укладки парашютов. Огромные, похожие на маты, прямоугольные пластиковые плиты были тщательно подогнаны по сторонам и широким рядом уложены вдоль двух стен ангара. И температура соответствовала: та же, что и вне помещения. Не мешкая, диверсанты приступили к работе.
Марковцев прикоснулся к шелку парашюта едва ли не трепетно. Он и не чаял когда-нибудь снова оказаться парящим над землей, тем более в полной выкладке. Только за это он принял бы предложение Скворцовой; там, в комнате свиданий, не глядя обменял бы шелк ее воображаемого бюстгальтера на шелк купола парашюта.
Сергей складывал стропы автоматически. Можно думать о чем-нибудь другом – руки бывшего инструктора по парашютной подготовке, выполнявшие эту работу тысячи раз, несомненно, обладали собственной памятью.
В нескольких метрах от Сергея ползал на коленях по белой ткани Пантера, работу свою он делал неторопливо, обстоятельно. Торопиться нельзя, это все равно что позвать свою смерть – стремительную, неотвратимую и головокружительную – в прямом смысле слова.
А вот Ас, с вечно нахмуренными бровями и с малоросским выговором Игорь Гринчук, положится в укладке на товарищей – сам он вместе с Хуциевым и его помощником проверяет самолет, особое внимание уделяя гидравлике кормового люка, заправляет кессоны... Все в этом деле важно, нет такой мелочи, от которой можно было бы отмахнуться.
Работая, Марковцев в сотый, наверное, раз прогонял в голове предстоящие действия. По часам, по минутам и секундам. Только не мог, никак не мог Сергей знать о «подарке» генерал-майора Зубахина, на допросе умолчавшего о заложниках. Кто знает, может быть, потому он не стал брать на себя судьбу военнопленных, что вина его была и так велика.
Однако Николай Григорьевич Постнов легко распоряжался чужими судьбами и наверняка, даже если бы знал, попросил бы Эйдинова не говорить о заложниках. Попадут они под минный шквал – хорошо, не попадут, сидя в зиндане, – тоже неплохо: оставшиеся в живых боевики превратят последнюю минуту жизни заложников в вечность.
65
Марк поднялся в салон и первым делом прошелся рукой по всей длине центрального леера, проверяя надежность креплений. Потом, будто мысленно совершал прыжок, покинул самолет через опущенную створку в хвосте самолета.
И снова на него напали сомнения. Разведчики еще могут вернуться. «Выбор за вами». Прежние трепетные чувства, вызванные прикосновением к ткани парашюта, виделись теперь прихотью. Мысли его путались. «Зачем ты нянчишься с нами?» А затем, что поставил перед собой цель – реабилитировать двенадцать
человек. Это благо для всех.Для всех.
Теперь он не вправе лично принимать решения, его голос захлебнется в «детсадовской» группе диверсантов. И за каждого Сергей Марковцев болел, он взвалил на себя непосильную ношу и едва удерживал ее на своих плечах. Он был солдатом, умер и вот теперь – воскрес.
«Последняя просьба, командир».
Да, Витя, я знаю. А ты молодец. Молодец. Сергей мысленно притягивает к себе голову бойца и треплет стриженый затылок.
– Взгрустнулось, Максимыч? – Рядом остановился Пантера.
Сергей ответил лейтенанту теплой улыбкой.
– Да, Миша. Мертвые не дают покоя. Они просят за живых такого же мертвого человека. А он сгорел, Миша. Весь выгорел изнутри...
– Странный ты человек, Максимыч... У тебя есть семья? – поинтересовался Пантюхин, выбивая из полупустой пачки сигарету и предлагая ее старшему товарищу.
– Была, – кивнул головой Сергей, отказываясь от курева. – Жена-красавица и дочка... вся в меня, – ответил он с задержкой. – А я всегда хотел сына...
– Сколько ей?
– Девятнадцать.
– О, невеста. С женой разошлись, значит?
– Как в Африке слоны. С трубным ревом. Я любил белое, она – черное. Оказывается, в черном весь спектр цветов, – Марк усмехнулся, – а я и не знал. Мы были разными людьми. У нее было много свободного времени, и она легко перемещалась в нем. У меня же не было лишней свободной минуты. Семейная жизнь – штука не сложная, это мы ведем себя в ней сложно, вот в чем проблема.
Пантера покачал головой, глядя на человека с измученным лицом, о котором он почти ничего не знал. Марк действительно был странным человеком. Все его слова так или иначе заставляли задумываться.
– Ты сам ушел со службы? – спросил лейтенант.
– Я ушел с поля брани – трупы, стаи стервятников, плачущие женщины. Вот все, что осталось от стройной шеренги, перед которой когда-то я читал слова присяги. И я перешел на другое поле. Я клевал глаза бизнесменам, чиновникам, бандитам... В конце концов, это занятие мне стало нравиться. Себе в оправдание я нашел довольно сносное словцо: реализация. Я реализовывал себя. Вот и все.
– Сейчас тоже? – спросил Пантера.
– И сейчас, Миша. Недавно я беседовал с одним могущественным, даже страшным человеком, который возомнил себя богом, – а быть богом всегда трудно. Еще труднее любить бога, прощать его, а главное – заставить его прощать других. И вот бог встал на путь исправления, он сказал нам: «Выбор за вами». И я тоже мучаюсь, выбирая. Как в том фильме про гладиатора. «Скажи еще раз, Максимус, что мы здесь делаем? Зачем мы здесь?» – спросил цезарь. «Ради процветания империи, сир», – ответил генерал Северной армии. Дай-то бог, – покивал Марк, улыбнувшись Пантере. – Дай-то бог.
– И кто был тем страшным человеком? – вполголоса поинтересовался Пантюхин.
– Генерал-полковник Ленц, – ответил Марк. – Главная рыбина в Аквариуме. Помнишь: «Главный – Один-Двенадцатому»?
– Ты говорил с Ленцем? – на лице Пантеры было написано крайнее изумление.
– Более того: мы пили коньяк, посасывали лимон и бросали корки на серебряный поднос. Ленц называл меня ласково – то трупом, то Сережей. Он сказал: «Победите, а я подхвачу вашу победу». Это потому, что без нас он никто. Мы нужны ему, а он нужен нам. Вот и все, Миша. Я рассказал тебе больше, чем хотел.