Невольники чести
Шрифт:
«L'amour coute cher aux vieillards» — эти слова, вычитанные в каком-то французском романе еще в пору, когда Елизавета Яковлевна была его невестой, пришли на ум Павлу Ивановичу нынешним утром. Он даже не успел подумать, в связи с чем вспомнилось ему это изречение и что сказал по тому же поводу его любимый Бальтазар Грасиан, как раздался стук и возникший на пороге слуга доложил:
— Их сиятельство граф Федор Иванович Толстой…
«Что от меня надобно этому сиятельному разбойнику, да еще в столь ранний час? Глаза бы мои его не видели…» — поморщился Кошелев, в коем образ графа ассоциировался лишь с недавним бунтом на шлюпе и изрядно опостылевшими ему разбирательствами.
— Проси!
Аудиенция была
— Все обстоятельства я подробно изложил в моем прошении, писанном на имя вашего превосходительства, — вкрадчивым голосом излагал дело Толстой. — Исходя из буйного нрава сего крепостного Абросима, повинного не токмо в побеге, но и в поджоге моей усадьбы, прошу вас этапом переправить оного на матерую землю, где и передать при случае мне — его настоящему владельцу — для дальнейшего суда и наказания… Прошу также принять во внимание, что коль скоро холоп сей проник в торговую компанию, там могут обнаружиться и его пособники, наказание коих уже прерогатива вашего превосходительства…
Кошелеву доводилось за время своего пребывания в крае несколько раз встречаться с упомянутым приказчиком Плотниковым по служебным делам. Из этих встреч составил генерал о молодом компанейском служителе впечатление самое лестное: хоть и молод, но сметлив, расторопен. Вежлив, но не подобострастен. Глаз не прячет… Впрочем, сие обстоятельство никоим образом не ставит слова графа под сомнение.
Павлу Ивановичу доподлинно известно, что компанейские вербовщики, говоря армейским языком, «рекрутируют» для компании и беглых крестьян, и кабацкую рвань, и даже каторжан с рваными ноздрями — кому-то надо осваивать дикие земли! Губернские чиновники по приказу Кошелева препятствий этому не чинили: пусть хоть так пользу Отечеству приносят… И ведь приносят же… И крепости строят, и обороняют их от туземных набегов, утверждая российское владычество…
Но Плотников — особый случай. Абросима представлял губернатору как своего надежного помощника и верного друга комиссионер Кирилл Тимофеевич Хлебников, перед коим чувствовал себя Павел Иванович обязанным за чудесное спасение своей супруги. И хотя Хлебников был человеком несословным, почитал его генерал не купцом токмо, но радетелем интересов империи, мужем взглядов государственных, достойным и честным.
Потому все в душе генерала возмутилось, когда выслушал он намек графа о причастности Хлебникова к сокрытию беглого крестьянина Толстых. Однако губернатор ничем не выдал своих чувств. Сухо простился с поручиком, пообещав рассмотреть его прошение и досконально разобраться во всем. Дождался, пока визитер покинет дом, и отослал дежурного гренадера с поручением найти и передать просьбу (именно просьбу, а не распоряжение) — явиться к нему комиссионеру Хлебникову.
Гренадер вернулся через полчаса и доложил, что Хлебникова ему отыскать не удалось — тот убыл с ревизией в одну из факторий компании, но обещался к вечеру воротиться. Хозяину избы, где квартирует комиссионер, оставлен наказ передать господину Хлебникову слова его превосходительства, и тот побожился сразу же направить своего постояльца к губернатору.
«Что ж, может, оно и к лучшему…» — решил про себя Кошелев, не единожды замечавший, что добрые дела наспех не делаются, скорые выводы хороши в бою, но не там, где речь идет о судьбе человека.
Дневные заботы закрутили губернатора, и на время он забыл о прошении Толстого. Успевший вместе с Резановым побывать и на пристани, где производились выгрузка и переноска листового железа, предназначенного для нужд поселенцев, с борта «Надежды» в береговые магазины, и на главной площади Петропавловска, где под руководством академика живописи Курляндцева, страдающего от мочекаменной болезни, но готового, по его словам, «ради высокого искусства не пощадить живота своего», велись работы по возведению пьедестала для будущего памятника мореплавателю Лаперузу, некогда пришвартовавшемуся
здесь, генерал Кошелев не заметил, как наступил вечер.Поужинав с посланником и Елизаветой Яковлевной, непривычно тихой и молчаливой, Павел Иванович прошел в свои апартаменты и, невзирая на теплый вечер, приказал слуге растопить камин — ныла нога, простреленная французской пулей на Чертовом мосту во время перехода через Альпы. Когда сухие дрова весело затрещали, генерал закрыл глаза, стараясь расслабиться.
Тепло стало разливаться по телу, притупляя боль, и тут дверь в кабинет отворилась.
— Разрешите, ваше превосходительство? — Склонив голову, чтобы не удариться о притолоку, через порог шагнул Кирилл Хлебников.
«Почему без доклада? Ах да, я же сам приказал впустить ко мне комиссионера немедля, как явится…»
— Проходите, Кирилла Тимофеевич, располагайтесь… — указал Кошелев на стул, стоящий напротив.
Кошелев впервые за годы их знакомства обратился к Хлебникову так запросто, словно подчеркивая особый, доверительный характер предстоящей беседы.
Кратко рассказав о визите графа Толстого, генерал умолк, ожидая от Хлебникова объяснений или опровержений сказанному. Кирилл во время речи губернатора ничем своего волнения не выдал.
— Так сие — истина? Приказчик Плотников — беглый крепостной? — не дождавшись, когда комиссионер заговорит, снова нарушил тишину генерал. — Извольте отвечать, Кирилла Тимофеевич…
— Не смею кривить душой перед вашим превосходительством… Сие — правда, — посмотрев в глаза губернатору, наконец вымолвил тот. — И все же, ваше превосходительство, прошу вас учесть, что…
И поначалу сбивчиво, потом вдохновляясь все боле и боле (откуда только красноречие взялось?), выложил Кирилл Кошелеву все как на духу. И то, почему Абросим Плотников от своих господ в бега подался, и то, как чудом уцелел он, один из всего русского заселения на Ситхе, и как был захвачен пиратами и доставлен на Камчатку, где среди разбойников Креста столкнулся с родным отцом, с коим ни разу доселе не встречался. И еще поведал комиссионер генералу, как не захотел Абросим остаться у разбойных людей, как спас жизнь ему, Хлебникову, когда переметнувшийся к Кресту приказчик Гузнищевский с ним поквитаться задумал. Спас, потеряв при этом своего так счастливо обретенного незадолго перед этим родителя…
— Плотников — человек преданный и надежный… Я в том на Святом писании поклясться могу. Я ему, как самому себе, верю… Да и делами своими добрыми он свой грех, ежели за ним каковой был, давно перед Богом и людьми замолил… Вы, позвольте заметить, и сами, ваше превосходительство, его знаете…
— Все так… — после долгой паузы произнес генерал, когда комиссионер закончил свой рассказ. — Только шила-то в мешке не утаишь… Беглый крепостной, он и на Камчатке — беглый… К тому же граф, думаю, одним визитом ко мне не успокоится, от своих прав не отступит. Закон на его стороне. И я, как наместник государевой власти в крае, обязан ему оказать в поимке беглого холопа всяческое содействие…
Тут Кошелев снова умолк. Хлебников тоже молчал, почувствовав в губернаторе внутреннее борение. Так оно и было.
Павел Иванович от природы не был жесток. В бою случалось ему действовать безжалостно, однако на то и — война. Оказавшись на чиновничьей стезе, Кошелев проявлял твердость, требовательность к подчиненным, но наказаниями не злоупотреблял. Дух отеческой заботы о тех, над кем властвуешь, свойственный большинству суворовских воспитанников, не выветрился в нем. Кошелев, например, давно считал крепостное ярмо пережитком прошлого. Не имевший больших имений и тысяч крепостных душ, он по получении отцовского наследства дал крестьянам в своей деревушке вольную. Потому и желание графа заковать Плотникова и предать суду воспринял без сочувствия. И хотя как блюститель имперских законов генерал понимал правомерность требований Толстого, поклонник Руссо в нем всей душой восставал против выдачи скандальному графу друга компанейского комиссионера.