Невозвращенец

– Солнце, – безэмоционально сообщил Яр, глянув на ту стену, где несколькими минутами раньше перестал пламенеть этот яркий фонарь.

– Солнце, – эхом отозвалась я, не поднимая век. – Пора?

Яр не ответил. Убрав мои пшеничные пряди с плеч, он поцеловал меня в шею и вновь крепко обнял.

Плиты противоположенной стены озарились мягким рассветным заревом, полупрозрачным, как вишнёвый компот, и светлым, как лимонный сок.

– Яр, ты вернёшься. Я же тебя знаю, ты вернёшься.

– Если это будет зависеть от меня.

– Измени мне, что ли… Тебе ведь будет легче. Я всё равно об этом не узнаю, а ты на время будешь думать не обо мне.

Я непроизвольно жмурилась: с другой девушкой в моих глазах Яр выглядел абсурдно. А с кем мог бы выглядеть нормально, с теми не устраивают вечной любви на одну ночь. Да впрочем, это неважно. Я считаю, важно оставить возможность.

– Я подумаю над твоим предложением, – усмехнулся он. – К сожалению, ты не собственник.

– Но ты ведь тоже.

Я встала с его колен на прохладный пол, отложив одеяло на стул. Минуту, пока я понемногу допивала чай, мы молча смотрели в пространство. Я заметила божью коровку на раковине, ползущую к помытому вчерашним вечером блюдцу.

– Тебе сложно изменить, – совершенно спокойно тихо произнёс Яр, поднявшись с кресла и подойдя ко мне почти вплотную.

– Физически – легче простого, психологически… Яр, ты мой на три жизни вперёд. Хотя бы в одной мы с тобой будем счастливы.

– Я бы предпочел в этой.

– Мы же оба знаем, что с нами произошло лучшее из того, что могло произойти.

– Это всё человеческая натура. Сколько бы жизнь ей не дала, ей всё равно будет мало. – Яр на минуту замолчал. Он поцеловал мои разгорячённые губы, лоб, щёки, ласково прижал меня к себе – всё бы ничего, но меня начинало трясти от собственных эмоций, лишь бы он этого не заметил. – Да, возможно, если бы мы радостно жили вдвоём в каком-нибудь домике и никогда не расставались, то уже давно перестали бы ценить друг друга.

– Как же сложно это представить…

Яр стоял, не шевелясь и с упоением рассматривая зелёные радужки моих глаз. Мы, как негатив при фотосъёмке. Он черноглазый и темноволосый – и я, зеленоглазая и светленькая с белоснежной кожей жителей северных стран, но всё же общего у нас было много, и, может, не столько внешнего, как внутреннего, но почему-то мне казалось, что с каждым годом я становлюсь всё больше похожей на него. И с каждым годом я становлюсь куда более практичной и менее доверчивой, и Яр – всё более молчаливым и менее эмоциональным, а рассветы всё те же. Всё те же невыносимые начала бесконечных дней, утопленных в безграничных болотах надежды (сколько бы раз мы её не убивали) увидеться ещё когда-нибудь. И как же это было цинично со стороны нашей судьбы… ведь рассвет мог ассоциироваться с чем угодно, но только не с грустным прощанием, а каждый наш рассвет, предвещающий ещё один солнечный день, нам предвещал только ещё один неизбежный конец. Рассвет – начало, которое является концом. И кто придумал, что самая тёмная ночь – перед рассветом? Самое тёмное время начинается в нашей реальности после рассвета.

Яр ушёл через несколько минут, оставив меня догорать в лёгком догорающем рассвете – и я догорела, как свечка, во время моего маленького завтрака и неспешных сборов. Больше я не должна об этом думать.

На улицу я вышла уже к обеду, когда солнце стояло в зените, насквозь пронизывая своим светом выцветшие улицы, и только запах цветущих молочно-белых вишен напоминал мне утренний разговор: я хочу вечный март.

Чаща

Сквозь рассветную свежесть пробирался слабый запах костра, но дождём пахло сильнее – и неудивительно, такая гроза в последний раз была несколько месяцев назад. Даже лёжа в закрытой палатке, я чувствовал, что вся долина растворилась в непроглядном прохладном тумане, пока город, находящийся от сюда в сотне километров, утонул в непрекращающихся дождях на последующие недели две. Здесь все сюрпризы матушки-природы проявлялись куда грандиозней и внезапней, но кратковременней: если в городе немного капало, то здесь с бездонных небес обрушивался настоящий ливень; если по городу весело прогуливался морской бриз, то здесь бушевали северные холодные ветра – зато никогда не бывало жарко. Даже в середине самого знойного лета долина служила спасением для путешественников, волей случая оказавшихся в местных лесах. Гостеприимный и прохладный лес погряз в светлой молодой зелени, сквозь которую даже неба порой не было видно. Не зная троп или хотя бы здешней реки, заблудиться проще простого, а найтись практически невозможно, потому что дорожки тут протоптаны не только людьми. Кабаньи, лисьи и волчьи тропы тут встречаются намного чаще, чем человеческие, а ведут вовсе не к поселением, а, наоборот, всё глубже в лес. Они могут резко закончиться, могут появиться из неоткуда, но в деревни и сёла они точно не выведут. Благодаря подобной замысловатой топографии про эти места ходит много легенд и страшных историй среди жителей пригородных посёлков о русалках и водяных, но на самом деле, всё это просто человеческий страх – никаких русалок тут нет. Даже если б были… давно бы сбежали – река не такая полноводная. Единственные, кто в ней живёт, это водомерки и мелкие рыбёшки. Но впрочем, своеобразие природы является только достоинством – чужие сюда не суются и, даже если очень хотят, при первой же встрече с поселенцами убеждаются, что жить здесь могут только совершенно сумасшедшие люди, или мы…

Мы же являлись самыми долговременными жителями долины. Самыми долговременными и, пожалуй, единственными. Никто ещё не задерживался больше, чем на неделю. Да и те, кому посчастливилось здесь погостить, были действительно хорошо подготовлены к походу и физически, и морально, и материально. Поселения, обступившие горные массивы, с которых начинается долина, другое дело: их было достаточно много, и большинство из них с каждым годом всё больше напоминали города, они разрастались и обещали вот-вот перекинуться на подножья гор, но пока временили – и это радовало. Когда-нибудь и горы застроят, это неизбежно, но здешняя слишком не прирученная природа будет бороться с выродками цивилизации до самого конца, отчаянно и жестоко, и покорить её будет непросто.

Лениво перекатившись на спину, я с насаждением вдохнул прохладный воздух: день предстоит спокойный. Затишье возникает не только перед бурей, но и после неё; да и ветра вовсе не было.

Где-то у меня в ногах валялась груда относительно сухих дров, которые мы перетащили в палатку ещё до начала ливня. Мы сложили их аккуратно и компактно, но, видимо, кто-то слишком активно дёргал ногами во сне, и аккуратная стопка превратилась в бесформенную кучу деревяшек. В смятом виде вокруг меня лежали одеяла и расстёгнутые спальники, чья-то кофта и сестринский синенький плед – видимо, я сегодня проснулся позже всех.

Рывком поднявшись, я вылез из палатки, как вдруг нечто липкое и холодное налетело на меня, чуть пошатнув назад, и я, ещё не успевший встать, уселся на край палатки, рискуя упасть обратно внутрь.

– Отстань от меня! Чудовище! Зачем я тебя вообще брал?! – выругался я от неожиданности. – Танька, ты мокрая, уйди от меня!

Но сестрица, звонко рассмеявшись мне на ухо, только ещё крепче меня обняла.

– Ты что, уже на речку бегала? – поинтересовался я, повторяя тщетные попытки отпихнуть её как-нибудь не обидно.

– Ага.

– Она же вся взбаламученная после ливня.

– Да нет. Уже чистенькая. Прозрачная-прозрачная, три метра подо мной – и всё видно!

– Лягушка, – усмехнулся я, смирившись со своей участью и потрепав Таньку по мокрым тёмным волосам.

Она безумная девчонка. Совершенно неприспособленная к городским джунглям, но адаптированная к диким условиям лучше, чем Маугли. В лесу она, порой, ориентировалась, как походник с двадцатилетним стажем, а в городе в ней просыпался настоящий ничем не излечимый топографический кретинизм, полнейшая дезориентация: и она терялась, только заканчивалась территория её собственного двора. В школе прославилась, как задиристая драчунья, а по жизни была ласковой, как кошка. Родители усердно твердили, что девочка отбилась от рук, пытались всячески её перевоспитать, занять чем-нибудь, чтобы Танька более или менее не походила на белую ворону среди сверстников, но огненный нрав сестрёнки укрощали исключительно объятия и драки подушками. Я брал её в походы смело, она казалась мне намного надёжней многих попутчиков, но Таня поднималась со мной в долину только на летних каникулах, ибо в дни, свободные от школьных занятий, мы бы успели добраться только до первой стоянки. А сама Татьяна ждала подобных путешествий с неимоверным энтузиазмом, вследствие чего родители начинали опасаться, что однажды я вернусь один с незаурядным сообщением, что сестрица одичала и по доброй воли осталась жить в лесу. Но вообще, Таня – девчонка сообразительная и по сути своей беспроблемная, хотя, на первый взгляд, чрезмерно активная и надоедливая. Неправда. Она надоедлива только тогда, когда это никому не вредит, а во всём остальном с ней просто надо уметь договариваться. Хотя, как сказать…

Был случай прошлым летом… Участвуя в очередной школьной потасовке, Татьяна умудрилась толкнуть одноклассника так, что тот каким-то образом сломал руку. Дело было на летней практике, после которой сестрица уже собралась отбыть с моим отрядом в двухнедельный поход в долину. Она ещё с апреля бредила этим путешествием, задёргала меня всяческими вопросами по типу: «А можно мне на вершину Синей скалки подняться?», «А можно я в новых кроссовках пойду?», «А можно я с водопада прыгну?» – она уже потихоньку собирала свой походный рюкзак, как вдруг произошла эта история с одноклассником и сломанной рукой. Родителей вызвали в школу, естественно, ничего хорошего про Татьяну не сказали, и мама, придя домой в очень нервном состоянии, заявила, что в наказание дочь никуда не пойдёт, и ни Танькины извинения и слёзы, ни мои уговоры на мать не действовали. Отложить поход до того момента, когда мать остынет, я никак не мог, поэтому, кое-как успокоив сестрёнку тем, что я возьму её в следующий раз совершенно точно, я ушёл без неё. Отряд выдвинулся рано утром, довольно быстро миновал первую гряду гор, удивительно безболезненно выдержал подъём по ущелью и раскинувшейся по всей его ширине реке, и чуть быстрее, чем предполагалось, добрался до цели. Два дня мы простояли там, пережидая туманные и дождливые дни, потом решили остаться здесь и на третий, ибо провизии мы взяли чуть-чуть с избытком, как вдруг на шестой день, считая от начала пути, к нам в лагерь из лесу явилась Танька. От одной только неожиданности я вспомнил столько ругательств, сколько не слышал за всю жизнь. Я готов был поверить, что чего-то надышался и сестра мне померещилась, но она не могла померещиться всему лагерю. Как позже выяснилось, на следующий день после моего ухода она собрала вещи и, оставив родителям записку «Я ушла в горы» (не знаю, чем она думала, когда такое писала), сама отправилась следом за отрядом. Шла она, понятное дело, чуть подольше нашего и догнала нас только потому, что мы остановились на три дня вместо двух запланированных. Но у меня до сих пор в голову не укладывается, как эта девчонка умудрилась в одиночку пройти весь нелёгкий путь. Там ведь… крутые подъёмы, водопады, обрывы, спуски, которые без снаряжения миновать очень трудно, там тысячи обходных дорожек и неверных троп, способных сбить с толку даже знатока этих мест, и я уже молчу о диких зверях и погодных условиях, пришедшихся на последние три дня… Я и впрямь озадачился, как Танька вообще решилась на одиночный поход: ведь умная девочка, должна соображать, на что идёт. Знал бы кто, что периодически чудится в лесу, особенно, ночью, и знал бы кто, как страшно может стать, когда засыпаешь под шум реки. Я, человек, бывающий в горах куда чаще, чем в городе, и сам пытаюсь как можно реже оставаться на ночь возле реки и уводить отряд немного выше от шумной воды, но Танька… Рассказывала она о своём путешествии весьма увлечённо, пару раз упомянула, что ей становилось немного страшно, но в целом её довольная смуглая физиономия говорила лишь о прекрасной прогулке и исполнившейся мечте – по дороге она всё-таки сиганула со скалки в речку, как с трамплина. Я слушал её и тихо шалел… Первым делом надо было как-то известить родителей о том, что их дочь уже в полной безопасности, но, чёрт возьми, как? До ближайшего населённого пункта три дня пути, связи нет, отправить Таньку обратно одну – безумие, на которое способна только она сама, – а возвращаться с ней и отрядом раньше срока – значит лишиться и удовольствия, и заработка. Оглядев наши съестные запасы, я немного воспрянул духом: мы могли себе позволить задержаться ещё на день… Воспользовавшись этим, я решил взять пример с Татьяны и побезумствовать. Идея пришла в голову и впрямь немного ненормальная. С сестринской, конечно, не сравнится (её мало, кто переплюнет), но обычно такими вещами я не занимаюсь. Взяв еду на день и оставив отряд с Танькой (что тоже с моей стороны заведомо опрометчиво), я отправился на ближайшую горную вершину. Надежда была не велика, но возможно, что с горы получилось бы дозвониться до родителей и сообщить им о подвигах сестрицы по телефону, однако, добравшись до вершины и всё-таки неожиданно дозвонившись с третьего раза до насмерть перепуганной матери, в душе ликуя, я вежливо матом объяснил, что Таня живая и здоровая со мной. Я точно не помню, но похоже, мама поняла всю ситуацию с первых моих слов – к сожалению, непечатных.

Я огляделся вокруг. Как я и предполагал, гор, обступивших нас гигантскими шатрами с округлёнными вершинами, видно не было. Туман поглотил нас полностью – от ближайшей балки до самой макушки нашего холма. Казалось, что в этом мире, кроме лагеря, состоявшего из двух палаток с брезентовыми навесами, больше ничего не существует. Всё пропало, всё растворилось сахаром в белоснежном чае. И города больше не существует, и исчезли все тропы и дороги, и реки застыли во льду, и моя сестра Танька ходила купаться в небытии, в сплошной белой глазури.