Невроз
Шрифт:
– Знаю.
Еще одна короткая пауза.
– Папа лежал в больнице – в той, ведомственной, на Открытом шоссе. Его прооперировали, но... Я позвонила Гришке, и на следующий день он прилетел из Амстердама. Даже домой не зашел, с трапа самолета сразу в больницу. Мы с Витей встретили его в вестибюле. Папа к тому времени был уже очень плох. Лечащий врач сказал: сутки, максимум двое. – Ольга смахнула слезинку. – Я не могла находиться с ним рядом. Понимаешь? Просто не могла. Я не знала, что делать, что говорить, как вообще вести себя. Меня никто этому не учил. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Хуже ребенка.
Слезы текли уже по обеим ее щекам, Ольга их даже не вытирала, хотя носовой платок был у нее наготове. Рита молча
– Гришка поднялся на пятый этаж, поговорил с врачом и пошел к папе в палату. И уже не показывался до вечера следующего дня. Не знаю, о чем они говорили, он всегда был скрытным. Его пытались выпроводить, но куда там! Он спустился вниз, только когда папы не стало.
– А ты где была все это время?
– Мы с Витей сидели в холле первого этажа. Я позвонила соседке, попросила накормить детей. Потом мы зашли в какую-то забегаловку на другой стороне улицы, выпили по чашке кофе... погуляли по больничному парку... вернулись назад... Мне казалось, этот день никогда не кончится. Я позвонила Гришке на мобильный, но он не ответил. Ты, наверное, думаешь, что мне следовало пойти к ним? Знаю. Но я не смогла. Не смогла себя заставить. Стоило мне подумать о том, что там, наверху, умирает человек... и не просто человек, а мой отец... господи, у меня просто все внутри переворачивалось. Это так страшно, Ритка, ты не представляешь!..
Рита промолчала.
– А главное, мы ничем не могли ему помочь.
– Разве?
– Не знаю... Когда Гришка спустился вниз, руки у него были сплошь в синяках от папиных пальцев. Я потом всю ночь не могла заснуть, вспоминала эти синяки... А он сказал только: «Сделай все, что надо. Ну, ты знаешь. Я оставлю тебе денег». И утром вылетел обратно в Амстердам. Я даже не пыталась его отговорить. После тридцати часов в больничной палате вид у него был такой, что, боюсь, останься он, пришлось бы хоронить двоих вместо одного.
Рита не могла отвести взгляда от белых роз. К настоящему моменту у нее уже сложилось довольно отчетливое представление о характере и привычках Григория Строганова, и она не предполагала, что какие-то слова или события смогут существенно изменить его. Есть такие люди, которые лишь в бессознательном обладают пониманием смысла своей жизни и своего подлинного назначения, а сознание их заполнено соблазном, совращающим с правильного пути [20] . Но теперь она не знала, что и думать.
20
К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.
Девять (или десять?) лет не видеться с отцом, а потом примчаться по первому зову и не покидать его до самого последнего вздоха. Вряд ли это было легко. Дочь, старшая из детей, не справилась. Даже пробовать не стала. А этот лживый распутный гаденыш, прикидывающийся зачарованным принцем, просто взял и сделал то единственное, что было нужно. А Герман? Оценил ли он всю парадоксальность ситуации? Благополучная дочь, сидящая внизу, в вестибюле, в компании своего мужа, ответственного работника и примерного семьянина (оба исключительно приличные люди), и блудный сын, припавший к смертному одру... Интересно, что Грэм ни разу не упомянул о своих больничных бдениях. Хорошо бы вывести его на эту тему, разговорить, расспросить. Но как задать вопрос, чтобы услышать правду?
Риту не оставляло ощущение, что в свое время она упустила что-то очень важное. Важное не только для Ольги или Грэма, но и для нее самой. Упущенные возможности, ушедшие поезда – знакомая картина! Но с какой стати ей, девчонке двенадцати или пятнадцати лет, присматриваться к родителям своей школьной подруги? Ладно еще к матери, но к отцу...
– Между тобой и Германом тоже не было
особой близости, да?– У него вообще не было близких людей, – вдруг выпалила Ольга, поразив Риту до глубины души. – Он никого к себе не подпускал. Даже с мамой они... ну, ты помнишь.
Ольгины слезы в школьном туалете... материнские тайные страхи, высказанные девочкой-подростком: «Вдруг он уйдет? На что мы будем жить?..» Жгучая обида на весь белый свет: «Кто-то посмел покуситься на мое безоблачное существование...» Надежда подозревала, что Герман ей изменяет, и никогда не ложилась спать, не дождавшись его и не обнюхав тщательно всю его одежду, пока он, не опускаясь до бессмысленных пререканий, спокойно принимал душ.
«Об этом мы говорить не будем».
Поймать его с поличным было невозможно. Рожденный под знаком Скорпиона, он был скорпионом до мозга костей. Его великолепное самообладание, равно как и умение заметать следы, доводило Надежду чуть ли не до помешательства. Для того чтобы сбросить это колоссальное нервное напряжение, ей требовалось по крайней мере раз в месяц устроить сцену из итальянской жизни. Однажды, когда она особенно разошлась, Ольга услышала из своей комнаты звук пощечины, а затем голос отца: «Я мог бы уйти уже тысячу раз, но не ушел. Тебе это ни о чем не говорит?» Кто кому врезал для ума? Это осталось загадкой. Но истерика прекратилась.
Возможно, Герман был изрядной скотиной, но Рита считала, что его можно понять. Родив сначала дочь, а затем сына, его жена перестала быть той женщиной, на которой он женился, и превратилась в какого-то кошмарного бегемота. И если поначалу она еще пыталась с этим бороться, то, убедившись, что для достижения цели придется приложить гораздо больше усилий, чем хотелось бы, окончательно опустила руки и уже без зазрения совести баловала себя плюшками, пирожками и шоколадным мороженым. Герман перестал брать ее с собой на корпоративные вечеринки. Потом вообще куда-либо, где их могли увидеть вместе. Это был тяжелый удар. Но когда Надежда потребовала восстановления своих законных прав, то услышала много такого, до чего в принципе можно было дойти своим умом.
Герман отказывался любить и уважать женщину, которая так себя запустила. «Почему, скажи на милость, ты весишь сто двадцать кило? – вопрошал он с презрением, от которого на глаза Надежды сами собой наворачивались слезы, тем более что весила она не сто двадцать кило, а всего-навсего девяносто пять. – У тебя что, зеркала нет?»
«Свинья! – верещала Надежда. – Я испортила фигуру, вынашивая твоих детей!»
«Неужели? Почему же с другими ничего подобного не происходит? Посмотри на своих подруг. Алка не вылезает из тренажерного зала, Тонька вечно сидит на каких-то диетах, и только ты каждый месяц заявляешь, что тебе нужна новая юбка, и не потому, что старые вышли из моды, а потому, что они уже не налезают на твою задницу».
После этих слов Надежда окончательно перестала себя контролировать и завыла в голос как деревенская баба. «Аааа! – голосила она, забыв о том, что в соседних комнатах спят дети. – Сволочь!.. Я жизнь свою загубила... ради тебя... всю свою молодость... Аааа!..»
Ольге стало страшно, она забилась с головой под одеяло и крепко зажала пальцами уши. Несмотря на любовь к матери, ей все же казалось, что в данной конкретной ситуации та ведет себя как полная дура. Минут через пять хлопнула дверь. Герман ушел.
Как после таких скандалов им удавалось помириться? Кто делал первый шаг? Рита не знала, удастся ли это выяснить. Разве что Ольга припомнит еще какие-нибудь подробности или Грэм соизволит кинуть очередную подачку: полузабытую фразу, незначительный на первый взгляд эпизод... С неизменным прищуром и лицом древнегреческого бога Герман казался человеком высокомерным, холодным. Но кто теперь скажет, так ли это было на самом деле?
Глава 11