Невский проспект

– А профессор? – спросил кто-то.

Сонников нахмурился.

– В интересах дела товарищ Дего должен молчать, но поскольку молчать он не станет, решение очевидно. Сказав «а», нужно говорить и «б»!

Один из французских королей никогда не приказывал вслух устранять неугодных. Когда королю требовалась столь деликатная услуга, он патетически восклицал: «Кто избавит меня от этого человека?!» Само собой, такие люди находились. Товарищ Сонников, не будучи сувереном, предпочитал выражаться еще более расплывчато. Но все его прекрасно поняли.

Впрочем, в случае с Дего активного вмешательства не потребовалось. Известие о смерти генерального секретаря произвело на Бертрана Бертрановича удручающее впечатление. Дего хорошо знал политическую кухню, и ему нетрудно было представить, какая мышиная возня начнется теперь наверху.

И пока идет эта возня, Сонников волен делать все, что ему заблагорассудится.

Дего пытался сообразить – как ему действовать? Он может приехать в Кремль, но к кому он теперь может обратиться со своими тревогами, Дего не представлял. Андропов был в курсе существования коллапсера, человек, занимавший пятнадцать лет пост председателя КГБ, не мог не знать о нем, так что убеждать его при встрече не пришлось. Но те, другие… Он вспоминал последний разговор с Сонниковым. За ним стояли определенные силы, и кто теперь способен противостоять им?

– Я должен убедить его, должен сказать! – бормотал он про себя.

– Что ты говоришь, папа?

Квартира Дего на Садовой была залита ярким светом. Шторы были сняты, старик сидел за столом в гостиной, глядя куда-то вдаль, и не замечал, что говорит сам с собой. Дочь Бертрана Бертрановича, рано овдовев, перебралась к нему и с тех пор занималась домашним хозяйством.

– Кого ты должен убедить? – Евгения не смотрела на него, аккуратно складывая тяжелые шторы.

– Все в порядке, Женечка! – Он закачал головой. – Все будет хорошо… Наверное, мне стоит принять таблетки… Те, импортные.

Дочь, не говоря ни слова, скрылась в коридоре. Дего проводил ее взглядом. Мечтал состариться вместе с женой, нянча внуков, но не вышло. Может, и к лучшему, учитывая, что будущее становится более чем неопределенным. А кто виноват? Он, безо всяких сомнений! В квартире было тихо, только паркет скрипел под ногами дочери – Женя отличалась крепким сложением, идеальным для деторождения. Но внуков не было.

Он принял таблетки, доставленные по персональному заказу из Швейцарии. Сейчас нужно было успокоиться и решить, что делать дальше… Телевизор, который Женя включила, чтобы он немного развлекся, ничего подпадавшего под слово «развлечения» в эти дни не предлагал. На всех трех каналах, доступных зрителям Ленинграда, царила траурная атмосфера.

Дего поморщился.

– Принеси мне лучше книгу и выключи этот ящик. Я еще, слава богу, в маразм не впал! Впрочем, я сам,… – он неожиданно ласково дотронулся до ее руки. – Сам, Женя.

– Ты из-за Андропова, что ли, так расстроился? – спрашивала дочь, за годы замужества усвоившая фамильярный пролетарский тон, огорчавший поначалу отца, но с этим он смирился, как смирился со многими, гораздо более страшными вещами. – Сам же говорил, что это просто чекист, которому здорово повезло! Сейчас найдут другого на замену. Может, подольше продержится?

И сказать ей нельзя ничего – дочь понятия не имела о его работе с коллапсером. Он покачал головой и посмотрел на нее печально. В комнате присутствовал еще один Дего, правда, только в виде портрета. Прапрадед Бертрана Бертрановича прибыл в Санкт-Петербург из далекого Парижа больше ста лет тому назад, и с тех пор его потомки верой и правдой служили государству Российскому. Раньше профессору казалось, что прадед-француз может гордиться своим внуком, но теперь он не был в этом уверен.

– Руки связаны, руки… – бормотал он, словно старался убедить строго смотревшего на него предка.

Нет ничего страшнее бессилия, а ему хорошо было знакомо это чувство. Оно охватывало его тогда, в далеком сорок шестом, когда жернова чудовищной сталинской машины медленно перемалывали его ближайших соратников. Он попытался отвлечься от тягостных раздумий, снял наугад с полки книгу и устроился в кресле. Джон Мильтон, «Потерянный рай» с гравюрами Доре. Так и просидел, силясь погрузиться в текст, не думать о том, что ждет их впереди. Но даже повествование о падении Люцифера возвращало его к собственным мыслям. То, что они делали с коллапсером, было сродни попытке штурмовать небо. Впрочем, советская власть с момента своего основания пыталась присвоить себе божественные функции. Религией была вся большевистская идеология со своими богами, собственным евангелием, ритуалами и паствой, от которой требовалось только одно – верить и не сомневаться. Дело оставалось за немногим – за чудом. И он, Дего, обеспечил, прости господи, это чудо! Насколько далеко зайдут аппетиты господина Сонникова, можно было только догадываться, но Дего был уверен, что он не остановится. Аппетит приходит во время еды…

– Товарищ Дего! – позвал голос.

Бертран Бертранович поднялся по-военному быстро, растер руками лицо и нашел очки, слетевшие во время сна. После двадцати часов работы немудрено уснуть на месте.

Тем временем посетитель прошел по кабинету, внимательно рассматривая обстановку. Над рабочим столом топорщил усы отец народов в металлической рамке, а под ним сияло личико трехлетней Женечки. В коридоре слышались чьи-то шаги. Возле коллапсера постоянно дежурили энкавэдэшники.

К аппарату, однако, не подходили – боялись излучений, которые, по слухам, вызывали бесплодие. Дего слухи не пресекал – чем меньше этой братии рядом, тем лучше.

И этот господин – не дай бог назвать его так вслух! – этот товарищ не посетителем себя чувствовал, а самым настоящим хозяином. В конце концов, от воли этого партийца зависело дальнейшее будущее всего проекта. Сорок пятый год был для профессора Дего не только годом победы, но и временем мучительнейшей неизвестности. Непонятно было – что ждет их дальше! Удачная выброска десанта в сорок третьем, несколько операций, о которых не узнают даже самые дотошные историки, но от которых во многом зависели итоги минувшей войны. Это с одной стороны. С другой – нереализованные возможности, ничтожный, в общем масштабе, эффект, который, по мнению некоторых ответственных работников, бывших в курсе проекта, не оправдывал средств и усилий, вложенных в коллапсер.

Об этом, в частности, и завел речь товарищ, который продолжал бродить по кабинету, заложив руки за спину. Такая у него была манера.

– Я не совсем понимаю, – Дего был полон решимости отстоять свое детище, несмотря ни на что, – какого эффекта можно ждать при минимуме информации?

– В том-то и дело, товарищ Дего, – кивнул гость, – полноценное использование вашей машинки невозможно без прямого сотрудничества с целым рядом служб, что, в свою очередь, невозможно по соображениям безопасности. Я готов изъясниться прямо – сейчас выше всех выгод, которые вы нам можете дать, оказывается проблема безопасности. Если о вашем детище станет известно врагу – трудно сказать, чем это обернется для нашей страны. Секреты быстро перестают быть секретами, дорогой профессор. Однако я пришел не для того, чтобы огласить приговор – есть перспективное направление, в котором мы с вами будем работать в ближайшее время!

Дего тяжело вздохнул.

– Откровенно говоря, – сказал он, выслушав чиновника, – я надеялся, что наше изобретение послужит чему-то большему, чем составление прогнозов на текущую пятилетку.

– Бертран Бертранович, – партиец сложил руки на груди, будто вознося молитву, – позвольте сказать вам откровенно! Вы великий ученый, достойный занять место рядом с Эйнштейном! Только вот плод, так сказать, вашего знания – сродни атомной бомбе! Поверьте, человечеству лучше было бы без таких открытий! Но не будем философствовать – оставим это бесцельное занятие западным демагогам. Советская наука должна смотреть в будущее.