Невыдуманные рассказы
Шрифт:
— Хакима Ашоглу мы знаем, — продолжал Пашкин, — Он сколько раз обещал: «Уезжаю, уезжаю...» А вместо этого все продолжает спекулировать. Мы к нему по-людски, а он по-свински.
— Опять оскорбляешь, начальник. Жаловаться буду. Я адрес искал.
— Чей адрес? Какой?
— Девушки одной. Очень хорошей русской девушки. Недавно познакомились.
— Нет, Хаким, не верю я тебе. Два года ты сюда шатаешься, нашел бы адрес за это время. Поедешь со мной. И все вы граждане тоже. Пусть теперь начальство разбирается.
...У Хакима Ашоглу ничего предосудительного поначалу не обнаружили.
Бывший студент соседнего государства Хаким Ашоглу приехал заканчивать образование в одном из московских вузов. И хотя стипендия была повышенная, ее не хватало. Полюбились московские рестораны, кафе, да еще московские бега... Возвращаясь после каникул, привез он в Москву десяток золотых монет. Удачно сбыл их. Потом не столько учился, сколько ездил то на родину, то обратно. Причины выдумывались самые разнообразные: то мать больна, то брат женится, то сам решил жениться.
Превратился Хаким Ашоглу в заправского коммивояжера и спекулянта.
Хаким Ашоглу понимал, что шутить теперь с ним не будут. Он ведь прекрасно знал: в деле, что лежало перед подполковником, три его личные подписки о прекращении спекулятивной деятельности и выезде из страны. Да, Ашоглу понимал, что уговоры кончились и ему придется отвечать. Знал и то, сколько за эту деятельность полагается. Хорошо, если будет судить советский суд. Он, наверно, учтет, что Хаким — бывший бездомник, бедняк. А вот если на родине судить будут, то несдобровать Ашоглу, надолго засядет за решетку. Все прикинув, Хаким Ашоглу решил рассказать все как было и как есть.
Участковый уполномоченный Пашкин не ошибся в своих наблюдениях. Как оказалось, граждане, вызывавшие у него подозрение, посещали именно квартиру Софьи Цеплис. Это были студенты некоторых стран, обучающиеся в Москве, приезжие граждане из Прибалтики, Грузии, Азербайджана.
На следующий день после ареста Цеплис к ней на квартиру заявилась средних лет полная женщина с туго набитой авоськой в руках.
— Где Соня? — обратилась она к матери Цеплис. — Мне она быстренько и позарез нужна. Покупатель сегодня улетает... — И только тут женщина увидела, что в соседней комнате посторонние. В квартире шел обыск.
— Так что вас интересует? — спросил ее вышедший к ней навстречу майор Фомин.
— Я просто так, по-соседски, зашла. В магазин ходила, вот и заглянула.
— А о каком покупателе вели речь?
— Ничего такого я не говорила. Я по нашим соседским делам хотела повидаться с Софьей Михайловной.
В авоське посетительницы, Марины Призвановой, оказалось... пятьдесят тысяч рублей.
— Так зачем же вы сюда шли? Что хотели купить?
— Да не мои это деньги. В телефонной будке только что нашла. Зашла позвонить, а сумка-то там и лежит.
Фомин усмехнулся:
— Поедете с нами, Призванова. И уж если собираетесь рассказывать сказки, то придумайте поинтереснее.
...Борис Яковлевич Шницеров вежливо поинтересовался, сколько его думают держать на казенных харчах. Нет, претензий он не имеет, уверен, что разберутся и убедятся, что Борис Шницеров чист как хрусталь. Но в Люберцах, на даче,
у него коза Машка, пес Арно и кот Моисей. Может, по мнению товарищей подполковника и майора, это и мелочь, но все-таки живые твари, и им нужно есть. Если они не выдержат, кто возьмет грех на душу?Подполковник Петренко, однако, не расположен был к шуткам и, веером разложив перед Шницеровым несколько фотографий, спросил:
— Кто эти люди?
Шницеров поджал губу, всплеснул руками:
— Что я должен обрисовать? Их социальное происхождение? Моральный облик? Умственные способности? Что же хочет следствие от старого рядового труженика Бориса Яковлевича Шницерова?
— Прежде всего правдивых показаний.
— Боже мой! А кто захочет говорить неправду здесь, в этих стенах? Это было бы в высшей степени неосмотрительно.
— Так кто же эти люди?
— Из этих личностей я знаю двоих: вот этот — Ян Тимофеевич Роготов, а второй — Горбышенко Владик. Не знаю, как к ним относитесь вы, граждане следователи, а я лично с уважением. С большим уважением. Умные, ловкие, оборотистые люди! Я даже завидовал им. Были ли у меня дела с ними? Не очень крупные, но были. Что правда, то правда.
— Говорите точнее: вы совершали с Роготовым и Горбышенко сделки по купле-продаже валюты?
— Ну, я бы не формулировал именно так наши отношения. Были взаимные деловые услуги — не более того.
— Какова была цель вашей встречи с Софьей Цеплис?
— А что, разве уже Шницеров не может зайти к знакомой женщине?
— Значит, просто личная встреча?
— Да, именно так.
— Допустим, допустим, Борис Яковлевич. А теперь посмотрите еще вот эти снимки, — Петренко положил перед ним несколько новых фотографий.
Шницеров бегло взглянул на них, хотел уже отодвинуть, но раздумал. Два снимка заинтересовали его. Фото мужчины с черными густыми усами и цепким взглядом черных навыкате глаз Борис Яковлевич рассматривал особенно долго. Наконец глухо проговорил:
— Мохамед Собхи. Этот зарубежный проходимец мне дорого, очень дорого обошелся.
— Вы имеете в виду продажу вам свинцовых болванок вместо золота?
— Да. Но, позвольте. Разве вам это известно?
— Как видите, известно. Вы повнимательнее вглядитесь в фото Мохамеда Собхи.
— Не хочу и смотреть на него. Аллах ему еще вспомнит, как он обобрал бедного старика.
— И все-таки пусть «бедный старик» посмотрит на Собхи с усами и на него же — без усов.
Шницеров, взяв фотографии, отошел к окну, долго стоял там. Затем вернулся, тяжело опустился в кресло.
— Вы, может, шутите надо мной, гражданин следователь?
— Не имею ни времени, ни желания.
— Но ведь Мохамед Собхи... и Сергей Дьячков одно и то же лицо... Это невероятно! Просто невероятно!
Шницеров сидел молча, обильная испарина покрыла его коричневатый морщинистый лоб. В глазах была целая гамма чувств — злость, обида, растерянность.
Петренко убрал фотографии.
— В данный момент вся эта история для нас особого значения не имеет, мы к ней вернемся позже. Сейчас я прошу вас ответить на ранее поставленные вопросы — о ваших валютных операциях с Роготовым, Цеплис, Горбышенко.