Невыносимое одиночество

Анетта вздрогнула. Досадуя на себя, она сказала:

— Стоило тебе только начать рассказывать о себе, как я уже разозлилась, потому что ты разрушил это прекрасное мгновенье…

Микаел усмехнулся. Догадывался ли он о каком-то подобии ревности, скрывающемся за этим раздражением?

— Тогда я буду молчать.

— Нет, говори, я хочу послушать, — горячо возразила она. Да, это была ревность, в этом не было никаких сомнений! Или, скорее, уязвленное супружеское самолюбие.

Немного помедлив, он сказал:

— Сначала я встретил другую девушку. Она явно рассчитывала на роман со мной. Она была хороша во всех отношениях, но у меня не было на это желания. Это было в самом начале, я чувствовал себя молодоженом и не хотел измены…

Анетта глотнула слюну.

— Во второй раз было хуже, — задумчиво произнес он, — потому что я был охвачен пылкой страстью к ней.

— Ты хотел изменить?.. — с трудом выдавила она из себя. — Нарушить супружескую верность?

— Я так не думал. Просто я был влюблен в нее или очарован ею, не знаю точно.

Она задала типично женский вопрос:

— Как ее звали?

— Биргитта. Она была очень хороша собой. Нет, я вовсе не хотел нарушать супружескую верность. Но теперь мне ясно, что к этому все бы и пришло, если бы этот процесс развивался дальше.

— Что же остановило этот процесс?

— Щенок, Тролль. Она в ярости пнула его ногой — и все мои чувства к ней умерли. Вскоре после этого произошли другие события, после чего связь с ней стала невозможной.

Анетта невольно погладила Тролля. Микаел сдержанно наблюдал все это.

— А то, что касается мужских потребностей, это правда? — поинтересовалась она.

«Ты уже спрашивала об этом, — подумал он. — Ты совершенно выбита из колеи!»

Чтобы поддержать ее и их шаткие отношения, он сказал:

— Если ты имеешь в виду меня, то ты должна знать, что я никогда не стану оказывать на тебя давление.

Вопреки строгому религиозному воспитанию, в Анетте была чисто французская непосредственность и юмор.

— Теперь мне ясно, что ты не откажешься от своих прав! Я так и думала!

— Я знаю, — ответил он и ласково погладил ее по щеке. — Нам следует подождать немного. Но, честно говоря, я не прочь и сейчас: пять лет воздержания: срок немалый.

— Ты можешь приходить, когда захочешь, — торжественно произнесла она, но по ее искривившимся губам он увидел, что это обещание стоило ей многого.

— Благодарю. Но пока это рановато. Мне хотелось бы, чтобы нам обоим это было нужно.

— Хорошо, я могу…

— Что же ты не продолжаешь?

Она скомкала в руке маленький носовой платок.

— Я думаю о Доминике. Конечно, вы можете обменяться комнатами, но если он проснется и войдет к нам… Это было бы ужасно!

«Да нет же, Анетта, — удрученно подумал он. — Вопреки всему, нам предстоит прожить вместе всю жизнь!»

— У него есть здесь товарищи?

— Он обычно играл с сыном тети Марки в Мёрбю. Они были одногодками. Но мальчик умер. О, как это печально, мне никогда не забыть этого!

— Понимаю, — мягко произнес он. — А старший мальчик? Могли бы они поиграть вместе?

— Пожалуй, — помедлив, произнесла она. — Доминик мог бы пожить там пару дней… какое-то время, — торопливо добавила она.

— Да, какое-то время. Я понял, что если человек не уверен в том, нужно ли ему делать то или иное, он, как правило, не делает этого, Анетта… Я не хочу, чтобы это было с твоей стороны жертвой.

— Ты не должен думать так! Я готова встретиться с тобой.

«По долгу или по желанию?» — подумал он, но не стал задавать ей этот мучительный вопрос. Он опасался, что ею двигало именно чувство долга. Она сидела, выпрямившись, как палка, с выражением подавленности, если не сказать, безнадежности в глазах.

— Ты хороша собой, Анетта, — удивленно произнес он. — В этом вечернем освещении черты твоего лица такие мягкие…

— Нет, я вовсе не красива, я это знаю. И все так говорят.

— Кто же это говорит?

— Неважно, кто. Я уже не помню. Мне говорили так с детства.

Микаел горько усмехнулся.

— Если девяносто девять человек скажут, что ты красива, а один скажет, что ты безобразна, ты будешь слушать только его. Ты не можешь забыть сказанных тебе когда-то слов.

— Да, пожалуй, — неуверенно произнесла она, — это так. Не кажется ли тебе, что у меня суровое выражение лица?

— Я бы не сказал, что суровое. Но замкнутое, поджатое.

— Ничего себе! Это уж я точно запомню!

Он встал.

— Анетта, я уже здоров. Я не могу больше слоняться по дому. Мне нужно чем-то заняться.

— Но ты так помогаешь мне! В саду, в доме, везде!

— Да, но это случайные обязанности. Все, чему меня научили, так это быть офицером, а им быть я не хочу.

— Ты мог бы сходить на охоту… — неуверенно произнесла она.

Он сделал гримасу.

— Я не охотник. Охотник, это тот, кому нравится смотреть, как умирает какое-то живое существо. Но я кое-чему когда-то учился, хотя это было лишь начало. Возможно, я мог бы продолжить это, если я еще на это способен. Я хотел бы получить какую-то профессию, Анетта. Для человека очень важно знать, что он что-то может, что он способен что-то сделать в своей области. Если бы только знать, в какой!

Она вопросительно посмотрела на него.

— Опять у тебя в глазах это отсутствующее выражение, — сказала она. — Это пугает меня. Ты становишься таким далеким.

— Да, — задумчиво произнес он. — Да. Наверное, я не совсем еще здоров.

— Но тебе стало намного лучше, — попыталась она утешить его, а заодно и себя. — О, Доминик зовет меня! Извини, я должна идти…

Она торопливо ушла. Улизнула?

Микаел подошел к окну и посмотрел во двор.