Невыносимый брат

Потом иду смотреть, кто такая Рина. Подруга Гелика. Как ночь и день. Гелик светлая, Рина тёмная. Вроде девкам уже восемнадцать, а как ненормальные — неформальные.

Стук в дверь.

— Ты жрать будешь свой торт или я его выкину? — кричит мамаша. Она спокойно редко говорит, визжит дурная.

— Буду! — отвечаю я.

Мне всегда хочется с ней примириться. Хочу, чтобы мать успокоилась. Не знаю, как это сделать. Отец не смог её сделать счастливой, и меня иногда мучает мысль, что это должен сделать я, ведь по моей вине родители развелись… Не по моей. Просто… Так бывает. Наелись шоколада до свадьбы. А я по залёту получился. В этих скандалах, узнал много интимных подробностей о жизни родителей. Они не стеснялись меня никогда.

Ненавижу.

Закрываю страницу Гелика, не хочу, чтобы она видела меня в таком виде. Не знаю, почему я начинаю, так же как Мирон, образно думать и глупости делать. С девчонкой не знаком, а боюсь показать слабость через планшет.

С ума схожу, не иначе.

Ещё сильнее боюсь вот таких вот отношений, какие были у моих родителей.

Закидываю фразу, что ляпнул Мирон про порох, в интернет и читаю всякую религиозную хрень.

Наш тренер и классный руководитель Владимир Амосович Хренсгоров по кличке Хрен с Горы в церковь ходит и приносит в пустые головы всякие идеи. Вот и черепушку Рона заполнили разными странными ценностями, от которых меня корёжит.

— Иди! Вылезай из норы, змей! Я спать пошла. Урод! Родила урода!

Она после развода скандалить не перестала. Всё на меня скидывает. Боль, страх, неудовлетворенность. Как отцу высказывала, так мне теперь. Будь я девкой, я бы на панель пошёл. А так закрываюсь в комнате и мечтаю свалить.

Не знаю, как мать одна останется. Иногда беспокоюсь. На неё находит ласка и материнская любовь. Торт ведь состряпала. Вчера трепала за волосы и восхищённо говорила, какой я у неё красавец вымахал. Но это миг, потом по новой.

Иногда Корсарову завидую. Бабка у него божий одуванчик, а родаки все умерли. Живёт в тишине.

Гелик не моя, мать — стерва, Рон обиделся.

Ну, Рона то я должен при себе оставить.

Надеваю новую футболку, белую со смайликом. Вступаю в тапки. Выхожу, стараясь не шуметь замком на двери. Мышью крадусь на кухню.

— Ты что стучишь? — раздаётся за спиной.

— Тебе кусок оставить? — спрашиваю я, достаю торт из холодильника.

— Подавись ты своим куском. Вырядился! Петух! Сколько он тебе денег даёт? Думаешь, я не знаю, что ты автошколу при заводе окончил? Он тебе машину купит?

— Не думаю, я в его семье не особо нужен, — вру не краснея, отец ждёт меня, и его баба согласна, что я буду жить с ними.

— А что тогда мать бросаешь? — уже не кричит и то хорошо.

Я быстро нарезаю торт. Оставляю ей три куска. Торты она делает отличные. Это медовик на натуральных продуктах, он обалденный, во рту тает. С утра если не найдёт куска, орать опять начнёт.

Хватаю торт и бегу из квартиры.

— Куда на ночь глядя? — перегораживает дорогу. Встаёт на пути. В глаза непонятно что.

— К другу, — нехотя отвечаю. Я борюсь со злобой, с мажором беспринципным, которого растил последнее время. — Я люблю тебя, мам, — обнимаю её одной рукой. — Мирону кусок скормлю и приду.

Она вся напряжена, пахнет родной матерью. Самой близкой женщиной в мире. Сколько бы девок не было, она так и останется первой любовью. Просто люблю, хотя бесит постоянно.

— Иди, — она меня обнимает.

Замечаю в глазах её слёзы. Она уходит. Не знаю, как ей сказать, что лечиться надо. Таблетки ей нужны и профессиональная помощь с таким перепадом настроения.

Выхожу из квартиры. Дверь захлопываю и натыкаюсь на нимфетку.

— Ты что тут делаешь? — я её боюсь.

Ангел во плоти целых тринадцать лет. Одни глаза и жидкий хвостик на макушке.

— Привет, я тебя жду, — отвечает тонким голоском не то Соня, не то Вика.

— Я женюсь скоро на любимой женщине. — Выделяю ей кусок торта. — А ты ищи сверстника, я старый для тебя.

Обхожу это чудо стороной. Как меня угораздило понравиться ненормальному подростку? Я обречён на больных на голову баб вокруг.

Вот что пристала? Просто не дал в обиду во дворе нашего дома, когда к ней шпана приставала. Напридумывала себе, а я теперь, как от огня, от неё шарахаюсь.

***

Рон в старых семейных трусах открывает дверь. Крепкий он парень. Я, пожалуй, тоже начну тренироваться, нужно отсутствие девушки чем-то компенсировать.

Что, сучка крашена, извиняться пришла? — усмехается Корсаров и запускает меня в свою квартиру.

— Вообще-то это мой натуральный цвет, — отвечаю я, как отвечает моя мамка на этот самый вопрос соседке сверху.

— Не шуми, бабуля спит.

Мы проходим на кухню тихой квартиры и закрываем за собой дверь. Он ставит чайник и облизывается на торт.

Рон из последних сил купил моющиеся обои и банку с краской, чтобы обновить кухню. Не жрал пару месяцев, чтобы накопить. И ему только восемнадцать! Я в жизни не работал. Мать с отцом кормили. Правильно, но я многое упустил, что поймал Рон.

— Самый странный день рождения, — говорю я, усаживаясь на табуретку. — Планировал шоколадном наестся до отрыжки, а не смог.

— Я подумал о твоих страданиях и нашёл классный демотиватор.

— И к чему он демотивирует? — усмехнулся, глядя, как Рон, держа чайник в метре от стола, наливает кипяток в чашки.

— "Прекрасная незнакомка прекрасна пока незнакомка". Познакомься с Геликом поближе, разочарование не заставит себя ждать. Расскажет тебе о своей полсотни парней до восемнадцати, ебанёт тебя мокрой тряпкой по харе, как мать.

— Мать только сейчас набила мокрой тряпкой, — меня передёрнуло. — Не знаю, что ей нужно.

— … потом ты найдёшь на теле прекрасного Гелика гнойные прыщи и пройдёт любовь.

— Рон, прекрати херню нести, — у меня аппетит пропал.

Я со своими то прыщами с трудом справлялся. Хорошо закончилась эта дрянь.

Мы садимся чай пить. Рон накидывается на торт, покачивает головой и скулит от счастья, как пёс.

— Если бы моя мама жива была, — бубнит он, балдея от вкуса. — Сколько бы не скандалила, я бы ей спокойно всегда отвечал, и говорил только то, что она хочет слышать. Не хочет твоя слышать о дядьке Ване ничего хорошего. Либо не говори ничего об отце, либо плохо. Хочет знать, что ты её сын больше, чем его. Мои не разводились, отец погиб на стройке, когда я совсем мелкий был, мать от сердца уже здесь, в посёлке. Но я у мамы почему-то всё равно был иногда виноват, что она одна осталась. Всё бы сейчас отдал, чтобы она жива была. Хотя нет, — он прищуривается, куда-то на потолок смотрит. — Любу бы не отдал.