Нейро-панк

– У меня их больше нет, - признал Соломон, - Но у меня есть интеллект и опыт. Над ними нейро-софт не властен. Я не стал болваном только лишь оттого, что меня ограбили!

Комиссар Бобель терпеливо закивал.

– Знаю. Конечно. Однако этого мало. Есть такая старая поговорка – «Умный учится на чужих ошибках, а дурак – на своих». Так вот, мы все дураки. Использовать чужой жизненный опыт мы не умеем. По крайней мере, не на интуитивном и естественном уровне. Ты можешь помнить тысячи старых дел, свои прежние методы, свою тактику… Но сейчас все это тебе не поможет, напротив, закрутит голову, собьет со следа. Я знаю, о чем говорю, детектив Пять, я знаю.

– Я всю жизнь ловил преступников. И я могу этим заниматься и дальше. Потому что я умею это делать.

– Можешь. Но не умеешь, - комиссар ободряюще ему улыбнулся, отчего сделалось еще хуже, - Знаешь, у меня есть один приятель. Работал архитектором здесь, в Фуджитсу. Разработал проекты десятков зданий и добился огромной популярности. Не буду называть его имени, ни к чему. У него было больше сотни модулей, разумеется, специфических. Обостренное чувство прекрасного. Любовь к ассиметричности форм – двадцать лет назад это было в моде… Любовь к точным наукам. Даже какие-то совсем уж странные модули вроде отвращения к негармонирующим цветам. Этот мой приятель стал успешнейшим архитектором, и всю жизнь он развивал в себе этот талант, подкармливая его нейро-софтом, укрепляя и пестуя. И знаешь, чем кончилось?

– Чем? – спросил Соломон, хотя ему был решительно безразличен этот человек. Как и сам комиссар Бобель в этот момент.

– Однажды за бутылочкой он поспорил со своими приятелями. На счет того, кому он обязан славе. Самому себе или тому нейро-софту, которым забил голову. А приятель мой был человек достаточно вспыльчивый и амбициозный. Это случается у многих архитекторов, и не от нейро-софта… Так вот, он решил доказать, что настоящий творец – это он сам. А софт – всего лишь подпорки, инструмент… И ввязался в спор. Он рассуждал так же, как ты сейчас. «Пусть у меня не будет обостренного чувства прекрасного и модуля уважения античных форм, - думал он, - Какая разница? Я построил десятки величественных домов, я помню их чертежи вплоть до болта и заклепки. На одном своем опыте я смогу вывести новый шедевр!» Знаешь, что было дальше?

– Что? – безучастно спросил Соломон, силясь скинуть с плеча комиссарскую руку, которая теперь казалась ему толстой и рыхлой медузой.

– Он проиграл спор, вот что. Оказалось, что при всем своем опыте, при всем интеллекте, он не способен построить толком и курятника. Формы получались у него гротескные и страшные, цвета вызывали отвращение, а общее устройство полнилось хаосом. Человек, построивший великое множество архитектурных шедевров, оказался беспомощен перед лицом простейших проблем. Опыт!.. Опыт – это твои мышцы, сынок. Но для того, чтоб эти мышцы работали, а не висели лишним грузом, у тебя должны быть и нервы. Которые пропускают сигналы и реагируют определенным образом. Нейро-модули – это наши нервы, вот в чем штука. За многие годы их использования мы привыкаем, что они тянут наши мышцы именно таким образом и в таком порядке. И, лишившись этих нервов, этих веревочек, заставляющих тело двигаться, мы делаемся беспомощны. Ведь движения происходят не только в физическом, но и в социальном пространстве…

– А я… - слабо сказал Соломон.

Комиссар Бобель легко прервал его. Перед его уверенностью и напором Соломон ощущал себя беспозвоночным моллюском. У него больше не было циничного флегматизма «Бейли». У него не было ничего, кроме бесконечной усталости и опустошенности.

– А вы, детектив Пять, отправляетесь на отдых. Никакой работы. Никаких нейро-маньяков. Благодарю вас за службу, но дальше делом займутся другие. Отдыхайте, поправляйте душевные раны, в участке даже не появляйтесь. Не надо.

Комиссар Бобель шутливо погрозил толстым пальцем. Сквозь образ добродушного болтуна проглянуло что-то новое. И хотя лицо его ничем не отличалось от комиссарского, те же знакомые морщины и лоснящиеся здоровые щеки, Соломон вдруг ощутил, что спорить с ним не может. Не было ни слов, ни воздуха в легких, чтоб эти слова вытолкнуть наружу. Только шипящий вакуум в груди, колючий и зыбкий.

«Ложь! – прошипел внутренний голос страдальчески, - Он лжет тебе, Соломон! Ему плевать на тебя и на то, что может разорвать твою голову. Он списал тебя, как бракованную заготовку для игрушечного солдатика! Он думает только о своем участке. Не хочет, чтоб ты отсвечивал здесь, деморализуя других детективов, точно бледный призрак давно умершего человека, ожившая статуя с могилы. Он просто хочет выпихнуть тебя отсюда!..»

– Хорошо, - сказал Соломон устало, - Понимаю. Да.

– И отлично, - комиссар Бобель улыбнулся, став похожим на растроганного дедушку, готового потрепать за волосы своего непутевого, но очень любимого внука, - Очень рад, что вы все поняли верно, детектив. Приступайте к отдыху. Это приказ. Мне нужны здоровые, полные сил детективы. Такие, что смогут нести бремя служителя закона и без устали работать над тем, чтоб сделать Фуджитсу самым безопасным городом в мире! Такие, что…

Соломон не помнил, о чем еще говорил комиссар перед тем, как отпустить его. В себя он пришел только тогда, когда открыл дверь собственного кабинета. И не сразу понял, что это его кабинет, только взгляд на табличку - «Детектив Соломон Пять. Обеденный перерыв. Подождите» - убедил его в этом.

Кабинет был его собственный и одновременно чужой. Находиться в нем было неуютно и тяжело, как в квартире малознакомого и неприятного человека. Обстановка, раньше казавшаяся ему нейтральной и привычной до мелочей, вызывала неприязнь, отторжение. Стойкий запах крема для обуви, влажного картона и старого дерева казался невыносимым. Воздух тут был застоявшийся, нездоровый, с близким к критическому уровнем кислорода.

Сам кабинет – крошечная каморка, для пересечения которой хватило бы и пяти шагов. Из окна открывался вид на старый дом коричневого кирпича, который медленно разваливался последние десять лет, постепенно обнажая куски перекрытий, и теперь напоминал забытый кем-то на жаре полу-разложившийся торт. Груда папок на столе тоже имела непривычный вид. Кто-то небрежно разложил их в стопки, но сделал это то ли торопясь, то ли не заботясь о том, как это будет выглядеть – папки разъехались в разные стороны, наружу высовывались исписанные черными и фиолетовыми чернилами листы.

«Это я их так бросил, - подумал Соломон, оглядываясь, - Больше некому. Но какое гадкое место… Нора земляного червя… Невозможно представить, что я сидел тут иной раз по двенадцати часов к ряду».

Соломон попытался привыкнуть заново к кабинету, без всякой цели касаясь руками то телефонной трубки, то рычажков термостата, то сейфа. Но нужного эффекта не добился. Напротив, кабинет стал казаться ему не просто чужим, но и враждебным. Как будто он, крохотный сердитый разум, замурованный в недрах бетонного здания, смотрел на незваного пришельца, не узнавал его и злился. Какой-то человек пришел вместо детектива Соломона Пять, ходит и трогает его вещи. Плохой человек, чужой человек, пусть он уйдет…

В конце концов, Соломон стал испытывать отвращение, только находясь здесь, в этой зловонной клетушке. Она не принадлежала ему, оставалась чужой и ужасно неудобной. Она несла на себе следы присутствия другого человека. Пугающе незнакомого и находящегося где-то очень-очень далеко. Соломон впервые подумал о том, что встреча с этим человеком могла бы ему не понравиться…

Он уже собирался выйти, когда телефон на столе разразился резким и протяжным звонком. Соломон не собирался брать трубку. Кто бы ни звонил сюда, он искал не того человека, который здесь сейчас находился. Лучше не создавать путаницы. Выйти из здания, вызвать такси – «Лексус-Москвич» он уже не водил, слишком уж раздражала его громоздкость и грохот неуклюжей механической повозки – и вернуться домой. Зайти в пустую спальню, где об Анне напоминает только едва уловимый аромат духов, лечь на кровать и просто лежать, глядя в потолок. Серый и пустой, как его собственный нейро-интерфейс. Ожидая мига, когда все закончится.

«По крайней мере, в гробу нас перестанут путать, - подумал Соломон с горьким мысленным смешком, - Все смогут сделать вид, что в этой деревянной коробке лежит Соломон Пять собственной персоной. Мертвый, но зато настоящий…»

Но телефон все звонил и звонил, не останавливаясь. Возможно, кому-то на том конце провода нужна помощь. Может, случилось что-то важное. Вздохнув, Соломон положил ладонь на неприятно-гладкий замусоленный пластик.

– …нец-то! – рявкнула трубка оглушительно, голосом знакомым и сердитым, - Где тебя носило?!