Незабываемая ночь
Шрифт:
Чернобородый трясет Шарова за плечо, что-то шепчет ему. Шаров не оборачивается, молчит.
— Товарищ, оставьте, не трогайте его, — говорит тихо девушка в халате, — вы же видите: он сам не свой. Подите сюда!
Чернобородый подходит к нам.
— Вы знаете, как было дело? Он рассказал? — спрашивает он у девушки.
— Рассказал… только сбивчиво как-то… Он, видимо, очень расстроен…
— Что же он сказал? Что?
— Он принес раненого на плечах один. Видимо, очень устал, задыхался. Отец — я дочь доктора — велел сразу раздеть раненого… У него рана здесь. В грудь. Штыком.
— Это
— Он?! — девушка изумленно подняла брови. — Нет! Насколько я поняла, дело было так. Он видел, как студент этот говорил с юнкером. Потом юнкер бросился за штабели дров, студент за ним. Этот товарищ за ними. И увидел, как студент один отбивается от четырех юнкеров. Он бросился к нему на помощь, стал стрелять… Два юнкера убежали, одного этот товарищ ранил, тот упал. А в это время другой юнкер бросился на студента со штыком. Этот товарищ кинулся к нему, к студенту, чтобы оттолкнуть его, но не успел…
— Маленько успел, — глухо проговорил Шаров, оборачиваясь. — Кабы я его чуть больше толкнул, штык бы мимо хватил… А я его, может, на полвершочка оттолкнуть поспел… Все равно — штык в грудь.
— На полвершочка, говорите?
Мы все вздрогнули и обернулись. В дверях стоял человек в белом, испачканном кровью халате.
— Папа! Ну, как? — бросилась к нему девушка.
Мы все замерли.
— На полвершочка? — повторил доктор. — А знаете, что вы этим полвершочком жизнь ему спасли…
— Он жив?! Будет жить?! — вскрикнула я, бросаясь к доктору, вцепилась руками в его халат и вдруг разрыдалась.
— Зачем здесь девочка? — строго спросил доктор и взял меня за плечи. — Таня, уведи ее в свою комнату, дай ей валерьянки…
— Нет! — я до боли закусила губу, сдержала слезы, подняла голову и прямо посмотрела на доктора. — Нет! Я не пойду! Я не буду плакать. Только скажите, — Володя будет жить?
— Это — сестра его, — сказал Андрей.
— А!.. — Доктор взял меня за подбородок и серьезно посмотрел мне в глаза. — Будет, будет жить твой брат, девочка. И благодари за это вон того дядю, — показал он в сторону Шарова.
— Его?! — я взглянула на Шарова. Шаров продолжал стоять у печки и в упор, вопрошающе глядел на доктора.
— Но ведь он же… хотел убить Володю… — проговорила я, не спуская глаз с Шарова.
Шаров вздрогнул всем телом и вдруг рванулся ко мне. Я вскрикнула и схватилась за Андрея.
— А ты… откуда знаешь? — задыхаясь, шепотом проговорил Шаров, но доктор рукой загородил ему дорогу.
— Тише, товарищ. В чем дело? Это правда?..
Андрей обнял меня за плечи.
— Правда! — громко крикнула я. — Он говорил об этом у нас в передней, я сама слышала…
Шаров глубоко передохнул.
— Правда! — сказал он тихо, но твердо. — Я его предателем считал…
— С ума сошел! — крикнул Андрей. — Он же…
— Да, с ума сошел, — перебил его Шаров. — Теперь сам вижу… А весь вечер разыскивал его… Вдруг увидел: вон он! Говорит с юнкером! Ну, думаю, — значит, правда… Спорили они, что ли, о чем-то… Только вдруг юнкер — шасть за дрова… А Тарабанов за ним… Озверел я… Ну, думаю, тут тебе и крышка… Забежал сам за дрова, глядь, —
на него четыре юнкера наседают, а он винтовкой отбивается… Тут я и понял…— И спас его, — перебил доктор. — Слушай, девочка: твой брат тяжело ранен, но не смертельно. Организм его здоровый, — выживет.
— А можно мне к нему? — спросила я.
— Нет, еще нельзя. Он без сознания. Но за жизнь его я ручаюсь. Рана, товарищи, такая, — обратился доктор ко всем. — Штык был направлен прямо в сердце. Прямо против сердца неглубокий укол, потом царапина, длиной в те самые полвершочка, на которые оттолкнул его товарищ… потом штык глубоко вошел в тело, слегка задел одно ребро. Если бы не этот толчок, — все было бы кончено… Толчок спас ему жизнь.
Шаров приблизил лицо к самому лицу доктора.
— Ручаешься, доктор? Жив будет?
— Ручаюсь. Будет, — решительно сказал доктор.
— Слышала, сестренка? Жив будет братенок-то твой! — Шаров порывисто бросился ко мне, и я вдруг очутилась у него на руках.
Я уперлась руками в его плечи, отклонилась и посмотрела ему в лицо. Оно было красно, и только на лбу ярко белел шрам. И все лицо смеялось, смеялись и глаза, и в то же время в них стояли слезы.
— Ну, ладно! Дай-ко ее лучше мне! — чернобородый осторожно отнял меня у Шарова и поставил на пол.
— Можно мне к Володе? Пустите меня к нему! — подошла я к доктору.
— Нет, — сказал доктор решительно. — Пока нельзя.
— Как вообще быть с Ириной? — спросил вдруг Андрей. — Нам, товарищ, надо скорей обратно, — обратился он к чернобородому.
— Да, — сказал тот, — поедем. — И вдруг он повернулся и, широко улыбаясь, протянул руку Шарову.
— Ну, спасибо, товарищ! Тебя хоть и поругать, поучить бы следовало, а все же за Тарабанова спасибо! А другой раз будь умней; слышишь?
Шаров, смущенно улыбаясь, молча тряс руку чернобородого. Андрей хлопнул его по плечу.
— И от меня спасибо, друг! — сказал он.
Я вдруг вспомнила, что я-то ведь не поблагодарила Шарова. Понимала, что нужно что-то сделать, но неприязнь к нему, страх перед ним еще не прошли во мне. И я молча отвернулась. Да он и не смотрел на меня больше.
— Доктор, — сказал Андрей, — значит, Владимир тут у вас и отлежится? Это ваша квартира?
— Да, — сказал доктор, — на эти дни я у себя устроил летучий лазарет. Собственно, на тяжело раненных я не рассчитывал. Я дал кое-кому свой адрес — для легких ранений. Но раз уж мне принесли тяжело раненного, не отправлять же его обратно. К счастью, у меня все оборудование для операции имеется. Не беспокойтесь, товарищ, у меня будет хорошо…
«Какие разные бывают доктора!» — подумала я с удивлением, вспомнив бабушкиного толстого врача.
В передней раздался сильный звонок.
— А как же с Ириной? — снова спросил Андрей.
Но ответить ему никто не успел. В комнату быстро вошел новый человек. Это был уже немолодой красногвардеец. Правой ладонью он поддерживал левую руку, наскоро перевязанную окровавленной тряпкой. Он был бледен, но на взволнованном морщинистом лице радостно сияли глаза.
— Доктор! — начал он, но вдруг увидел всех нас, и глаза засияли еще ярче.