Незабываемые дни

Уже стемнело. Городок притих, готовясь к ночному отдыху. Только изредка вился дымок над трубой — повидимому, какая-то запоздавшая хозяйка готовила немудрящий ужин. Гулко раздавались шаги на дощатом тротуаре. Доски гнулись, покачивались под ногами, а на душе было легко, весело. Словно давным-давно, в далеком детстве, когда возвращаешься в ранние сумерки откуда-нибудь с реки, с катка. Торопишься в теплую хату, но не пропустишь ни одной примерзшей лужицы, чтобы не скользнуть лишний раз да потом побежать вприпрыжку к следующей. А уши щиплет свежий морозец, а за селом лес, а в лесу непременно волки. И сердце захлебывается от быстрого бега. И мать, верно, обругает. Отберет стоптанные, вытертые лапти, онучи, чтобы посушить их в печурке. И, попотчевав добрым подзатыльником, — ведь совсем не больно, — к столу погонит:

— Ешь, гуляка мой, да на печь. Спать пора. Так хорошо было тогда!..

И даже когда около самого плеча просвистело что-то и, с треском ударившись о забор, покатилось по тротуару, он не испугался, не удивился. Поднял эту вещицу, разглядел, по давнишней, еще детской, привычке положил в карман. Усмехнулся:

— Наш уголек, деповский. Вот мазутные черти, добром швыряются!

И еще более радостная мысль:

— Значит, рубанем, если швыряются! Сердце не уголь, не остынет. Однако кто это осмелился?

Оглянулся. Несколько знакомых хат. Ближе всех Чмаруцькина. Подумал про себя: «Все же нехорошо так! Несерьезно, товарищ Чмаруцька! Годы твои не те, чтобы детскими забавами себя тешить. Надо потолковать с человеком, без него не обойдешься. И на кой чорт ненависть человеческую разменивать на мелочи!»

Дальше пошел уже медленнее, сосредоточившись на этой мысли. Думал и прислушивался к ночным звукам окраины городка.

Когда вернулся домой, бабушка встретила его не очень приветливо:

— Гостья там у вас.

— Коли гостья, так ладно.

— Эх, шляются тут всякие! — И, не досказав, ушла в свою комнату, что-то сердито бормоча.

А гостья уже выбежала навстречу:

— Нехорошо, нехорошо, заставлять гостей дожидаться! Я уже добрых полчаса вас жду.

— Что же Любка, — это была она, — мы с вами свидания не назначали, так что и обижаться на меня у вас нет особых оснований.

— Как вам не стыдно так разговаривать с девушками? Это невежливо. Или вы не рады, что я зашла к вам?

— Ну, не сердитесь! Вы, очевидно, хотите мне что-то сказать?

— А вот и хотела, но теперь не скажу, если уж вы напустили на себя такую важность.

— Я совсем не важничаю, — подделываясь под ее легкомысленный тон, сказал Заслонов. — Можете говорить.

— Я вот ее недавно видела!

— Кого это — ее?

— Будто и не знаете? Надю вашу.

— Она такая же моя, как и ваша.

— Рассказывайте! С неделю тому назад я встретила ее в городе. Неужели она не заходит к вам?

— Нет, не заходит.

— Ну и люди! Такая же, видно, гордая, как вы. Она ведь так любит вас, так любит! Это заметно было по всему, девчата говорили, что она очень по вас тосковала. Вы, случайно, не поссорились?

— Может, и поссорились.

— Жаль, жаль! Почему бы ей не заходить к вам? И вам было бы веселее, и нам всем тоже. Даже Кох заинтересовался Надей.

— Надей?

— Ну и Надей, конечно! А также и ее отцом. Это когда я рассказала, что ваша невеста — лесникова дочка, так он даже удивился и сказал: «О-о!» А потом и говорит, что неинтересно, пожалуй, такому видному инженеру водиться с какой-то дочкой лесника. Ну, понятно, он плохо знает наши нравы, вот ему и странно.

— Так, та-а-ак, Любка… — задумчиво произнес Заслонов, не зная, как отвязаться ему от этой гостьи, как закончить надоевший ему разговор. И вдруг он спросил:

— С чего это вы вздумали зайти ко мне? Может, послал кто?

— Я и сама собиралась несколько раз зайти, даже заходила, да все никак не застанешь.

— Ну?

— А тут еще Кох спросил меня про вас, как вы живете, у кого живете, хорошо ли живете, не нуждаетесь ли в чем-нибудь, есть ли у вас знакомые?

— Ну?

— Вот я и зашла к вам, потому что он сказал, что просто стыдно не проведывать своих знакомых.

— Ну, спасибо, спасибо, Любка, что не забываете меня. Да заодно поблагодарите уж и самого Коха за такое внимание ко мне.

— Нет, он просил меня не говорить, что советовал мне проведать вас.

— А что тут особенного? Я очень благодарен за такую заботу обо мне.

— О-о! Он очень внимательный человек, очень внимательный.

— Спасибо, еще раз спасибо!

Любка повертелась перед зеркалом. Игриво взглянула на Заслонова:

— Неужели вы меня не проводите домой? Теперь на улице можно и на хулигана нарваться.

— Ну, разве я осмелюсь пустить вас одну! Как бы только ваш уважаемый Ганс не приревновал.

— Нет… Он человек спокойный.

Заслонов шел с ней по улице, через силу заставляя себя вести веселый, легкомысленный разговор с этой никчемной, пустой девчонкой, которую он прежде всегда называл балаболкой. Она тараторила не умолкая, рассказывая о подругах, о каких-то парнях, о недавней вечеринке, и молола, молола всякую чушь, так что голова разболелась у Заслонова.

Около своего дома она постояла еще с минуту, задержала в своей ладони руку Заслонова, кокетливо сказала ему, прищурив глаза:

— Хоть бы ручку поцеловать решились!

Он отделался шуткой:

— Не люблю целовать на холоде, еще губы распухнут!

— Эх вы, а еще рыцарь называется! Не удивительно, что Надя к вам глаз не кажет. Ну, будьте здоровы!

— Приятных снов и хороших женихов… — в тон ей ответил Заслонов и торопливо пошел обратно. Остановился у хаты Чичина и, зайдя во двор, решительно постучал в окно.

— Вызываю по срочному делу в депо! — нарочито громко произнес он, а когда Чичин вышел из хаты, добавил вполголоса:

— Чтобы не побеспокоить любопытных, пройдем в депо, будто по делу.

Когда шли глухими проулками, он предложил Чичину:

— Надо срочно уведомить Канапельку, им, видно, серьезно заинтересовались в гестапо.

— А что такое?

Заслонов рассказал о визите Любки.

— О Канапельке, Константин Сергеевич, беспокоиться не надо. Все сделано, и человек сегодня в полной безопасности. Что вас еще интересует?