Незаконная планета

— Ей действительно не хотелось, но полетела она не потому, что Илья поджал губу. Ее пригласили в какой-то тамошний институт для консультации. Инна ведь крупный микробиолог, и когда Илья звонил в Таллин по своим делам, там узнали, что Инна на Аландах, и попросили ее приехать на неделю. Вот и все.

— А я не заметила, чтобы Илья переменился. Скажу тебе. Марта, по правде: мне он никогда не нравился. Уж очень насмешлив.

— Его многие за это не любят. Но он не злой, а за последнее время и вспыльчивость его приугасла. Люди же меняются с возрастом.

— Меняются, это верно.

Тоня снова поднялась на скалу и убедилась, что Заостровцев с Морозовым перебрались в тень.

— Странное какое судно, — сказала она, глядя в юго-восточном направлении. — Похоже на швейную машину. Что они там делают?

— Поднимают подводную лодку.

— Подводную лодку?

— Витька обнаружил ее на дне. Бог знает, сколько она там пролежала, наверно, со второй мировой войны.

— А-а. — Тоня сделала упражнение для мышц живота, потом спустилась к Марте. — Не понимаю, как ты можешь ходить по камням босиком, — сказала она. — Ну, что такое, Галя?

Одна из близняшек бежала к ней с плачем.

— Я же говорила, что этим кончится. — Тоня поставила девочку между колен, вытерла ей слезы. — Ты упала? Нет? Так что же случилось?

Галя жалобно всхлипывала и не отвечала. Тут выступил вперед Витька.

— Я щелкнул ее по носу, — сказал он.

Марта потребовала объяснений, но Витька не пожелал входить в детали, упрямо молчал. Вдруг Галя заговорила плачущим голосом:

— Он первый начал… он сказал, я толстая и поэтому мне трудно прыгать вверх… а я сказала, ты на себя посмотри… а он говорит, первый раз вижу таких толстух, а я сказала… я сказала, ты вантарик …

— Что, что? — спросила Марта. — Вантарик? Это что еще за слово?

Но Галя опять залилась слезами. Лиза с некоторой снисходительностью объяснила:

— Вантарик — это так говорят, если про родителей в газетах пишут и по теле показывают, а он задается.

Марта переглянулась с Тоней.

— Как тебе не стыдно, — сказала она Витьке, — на девочку руку поднимать?

— Я не поднимал руку, — сухо ответил Витька. — Я ее щелкнул. Не больно, чуть-чуть.

— Да-а, не бо-ольно! — крикнула сквозь слезы Галя.

Мощные магниты спасательного судна приподняли подводную лодку над грунтом. Растревоженный ил расползся гигантским облаком, непроглядной мутью окутал лодку. С судна сбросили виброшашки, вокруг них заклубился ил, собираясь в плотные шары и оседая на дно под собственной тяжестью. Лодка все более отчетливо проступала из глубинной мглы на экране в операторской рубке. Вихри воды смывали с ее корпуса вековые наносы.

— «Щука», — сказал старший оператор.

— То есть как — щука? — спросил Морозов.

Он сидел в рубке, не сводя с экрана любопытного взгляда: первый раз он видел, как работают спасатели. Рядом сидел Володя Заостровцев, узколицый, невозмутимый, несколько сонный на вид. Над плечом Морозова жарко дышал Витька. В стороне стоял, скрестив на груди бронзовые руки и прислонясь к переборке, Свен. Это по его просьбе спасатели пустили посторонних в операторскую рубку.

— «Щука» — так называли советские подводные лодки типа «Щ», — объяснил старший оператор, немолодой человек со старомодными вислыми усами. — Великую Отечественную войну по курсу истории проходили?

— Конечно, — сказал Морозов. — Сороковые годы прошлого века.

Старший оператор увеличил изображение, внимательно осмотрел корпус лодки. Теперь стали видны рваные пробоины и разошедшиеся швы в носовой части, полуразрушенная боевая рубка. Пушка позади рубки была задрана почти вертикально.

— Сейчас мы ее маленько подлатаем, — сказал старший и проделал серию манипуляций на приборной доске.

Некоторое время старший молча работал. Потом, когда красные волчки ушли вверх, он повернулся в крутящемся кресле к зрителям.

— Ну вот, заклеили дырки. В военном отделе Музея истории есть уже несколько поднятых субмарин той эпохи, что ж, добавим еще одну. Может, по архивам восстановят ее номер и фамилии экипажа. Иногда удается это сделать.

Морозов сказал:

— Один из моих предков был военным моряком и погиб в ту войну на Балтике.

— Он был подводником?

— Точно не знаю. — Морозов подумал, что следовало бы знать точно.

— Почему «Щука» утонула? — раздался напряженный Витькин голос.

— Она погибла в бою, — сказал старший оператор и потеребил свой ус. — По ней стреляли из артиллерии и бомбили с воздуха. Вон как разворотили рубку. А носовую пушку и вовсе снесло взрывом. У нас в Таллине есть специалисты по истории флота, они разберутся. Мое дело — поднять и доставить.

— Они узнают все про этот бой? — спросил Витька.

— Нет. Просто установят причину гибели. Все узнать невозможно. Никто не знает, как гибли подводники.

И тут Витька насел на старшего. В школе они еще не добрались до истории двадцатого века, представление о тогдашних войнах, потрясавших земной шар, у Витьки было смутное. Он смотрел старшему в рот. И он узнал, как в грозные сороковые годы из блокированного, голодного Ленинграда и Кронштадта уходили в море подводные лодки. Как они прорывались сквозь барьеры из десятков тысяч мин и противолодочных сетей — барьеры, перегородившие Финский залив, — и топили фашистские корабли по всей Балтике. И каких нечеловеческих мук, какого неслыханного героизма требовал каждый такой поход.

Жадное Витькино любопытство далеко еще не было удовлетворено, когда вдруг в разговор вмешался Заостровцев. Этого интересовало другое: двигатели, стоявшие на субмаринах тех времен, емкость аккумуляторных батарей, система погружения и всплытия. Старший терпеливо отвечал — на те вопросы, на которые мог ответить.

— Но при таких батареях в аккумуляторных ямах должен был неизбежно выделяться водород, — тихим голосом продолжал выспрашивать Заостровцев. — Это очень опасно.

— У них были, если не ошибаюсь, палладиевые катализаторы для сжигания водорода. Но вообще случались и взрывы аккумуляторных батарей.

— А что за выступ под килем? Какая-то коробка.

— Обтекатель, — ответил старший. — Он прикрывает базу приемников шумопеленгаторной станции.

И они заговорили о том, как сложно происходило преобразование звуковых колебаний в электрические на этих старинных станциях, — до того сложно, что требовался специально обученный матрос-акустик для классификации принимаемых шумов.

Заостровцев замолчал столь же неожиданно, как и вступил в разговор. Он прикрыл глаза красноватыми веками и словно бы заснул. «Все-таки странности у него остались», — подумал Морозов.