Нежданчик для Биг-Босса

– Значит, нарушения кодекса нет. И точка. Забудьте, – командует босс и выхватывает у меня рамку с фото.

– Что вы делаете?

– Как что? В мусорку хочу выкинуть. Если есть коробка с памятными вещами, над которой вы собрались реветь долгими одинокими вечерами, сюда, пожалуйста. Тоже выбросим.

– Ничем подобным я заниматься не собираюсь!

– Ну и чудесно! Новый год скоро, пойдемте быстрее за стол.

– А что это на вас надето, Глеб Сергеевич? – расширив глаза, обращаю внимание на странный наряд босса. Старинный пиджак в рубчик, а под ним виднеется белая строгая рубашка. И от всего веет нафталином.

– Тсс, это вашего дяди праздничный костюм. Еле от брюк отделался. Просто вашу тетку покоробили следы брокколи на моей рубашке, она меня переодела. Даньку, кстати, тоже. Там пришли соседки, притащили кучу детского шмотья. Вы просто себе представить не можете… Еле сбежал! Они там выясняют, что ребенок ест.

– Так мы на Новый год, получается, тут остаемся?

– Получается, что так. Вы же рады?

– Очень!

Глава 6. Неопровержимое доказательство

В доме строгой Дарьи Стриж меня приняли как родного. Обогрели, напоили, накормили, даже костюмчик старый нарядный откуда-то из загашника достали. От такой заботы я чуть не прослезился, признаюсь без всякого сарказма. Или на меня так запах лежалой одежды действовал? Кто знает, какие пары пылевые клещи выделяют.

Но это ерунда по сравнению с эмоциональной стороной вопроса. Нечасто меня подобным чужие люди баловали, да и родная мать не отличалась излишней любовью даже в детстве, а уже будучи взрослым, я понял, что мы в сущности далеки друг от друга. Не сходились во взглядах по разным вопросам. Глобально не сходились. Я во всем всегда был виноват. Отец во всех спорах принимал сторону жены, подкаблучник, что с него взять.

Посему я для себя вывел два жизненных кредо. Первое: женщина никогда не будет мною помыкать. Второе: для своих детей я стану самым лучшим отцом и другом.

Жизнь показала, что задуманное не всегда исполняется. С первым пунктом разобрался без проблем, бывшей не удалось меня подогнать под свои стандарты, как она ни пыталась. Мягкий плюшевый муж – это не про меня.

Но с ребенком…

Во всей суете последних часов я давил в себе клокочущую ярость напополам с угрызениями совести. Кого-то так сильно обидел, что этот человек решил скрыть от меня беременность и рождение ребенка. Я терялся в догадках, что за женщина стала матерью Дани. Почему бросила? Почему ничего не сказала? Неужели материнское сердце не дрогнуло?

– Расскажите мне про ваших энергичных соседок, – прошу Дарью, с унылым видом взирающую на суетящихся над ребенком женщин.

Мы сидели в отдалении от бабсотряда, на островке возле наряженной и сверкающей огнями елки, в полумраке, пропитанном новогодней атмосферой. А за окном тихо падал снег, добавляя зимнего настроения.

– Хотите знать, можно ли им сына доверить? – вздергивает бровь, натыкая на вилку горошины из оливье.

– Я прекрасно вижу, что можно. Вы не представляете, что здесь было! Столько энергии, молодым дадут фору.

– Как раз представляю, – с теплотой замечает Стриж, а я понимаю, что пялюсь на нее как дурак. На открытое декольте, на переливающуюся в свете гирлянды кожу, на искрящиеся странным чувством глаза… – Но вы все же расскажите. Мы ничем не навредили Данечке? – с беспокойством спрашивает Стриж, и от заботы в голосе у меня в груди щемит. Кажется, она уже привязалась к постреленку.

– Нет, разве что накормить забыли. Вернее, мы бы и не смогли. Вы бы видели, какие они тут опыты проводили, чтобы выяснить, что ест ребенок. Менделеев позавидовал бы. И ложечку ко рту подносили, и палец, отправили меня бутылочку кипятить с соской, смесь делать. Я как будто школу молодого бойца прошел. Хотя, знаете, на военных сборах было гораздо легче. Когда заботишься о ребенке, каждое твое действие может нанести непоправимый вред! Это сложно принять вот так с ходу.

– Согласна! Он такой маленький, просто крошечный, кажется, что коснешься – и сломаешь! – подхватывает Дарья, и мы начинаем жаловаться друг другу на судьбу людей, нашедших в офисе подброшенного чужого ребенка. Как будто участвуем в собрании анонимных алкоголиков и рассказываем, какие мы бедные, несчастные, беспомощные, обиженные судьбой, но так-то герои, хоть сегодня медаль у президента получать готовы с гордым видом.

Знаете, это как-то даже объединяет. Начинаешь понимать, что с такой женщиной хоть в огонь, хоть в воду. Привела к себе в дом (забудем, что я вынудил) и ведет себя как радушная хозяйка (забудем, что хозяйка здесь вроде как тетка и она всем рулит, а Дарью мое присутствие явно смущает, не рада она мне).

– Дарь, вы как жених и невеста с Глебушкой! – подлетает к нам одна из соседок – полноватая дама в фиолетовом платье с невообразимым начесом желтоватых волос. – Скучаете?

– Теть Лен, это наш генеральный директор, если что, – лепечет Дарья, явно смущенная замечанием соседки.

– Генеральный, что ли, не человек? – фыркает та, выволакивая нас без особых церемоний из-за стола. – Мы тут все уже подружились, пока ты красоту наводила. Пойдем, покажем кой-чего.

Заинтригованные, проходим в ту часть комнаты, где суматошные женщины организовали импровизированный пеленальный столик. Чего тут только нет… И соски, и пеленки, и одежки… Но главным элементом, конечно же, был Данька, снова голенький и сучивший ножками. В сотый раз задаю одни и те же вопросы:

– Он не заболеет?! Не холодно ему?

А Дарья поддакивает рядом:

– Давайте его оденем, давайте укутаем.

Прямо заботливые родители, ей-богу.

– Не переживай, папашка! – хлопает по плечу тетя Лена, а я подхожу к мальцу, завороженный зрелищем. Казалось бы, ну что тут такого? Обычный карапуз, лежит, ножками дрыгает, агукает. Но каждое слово ловишь, каждый жест, в горле комок, а на душе камень. Вдруг твой?! Вдруг реально твой? И нарастает чувство, незнакомое, которому трудно подобрать название. Но понимаешь, что за этого маленького человечка порвешь любого!

– Ой, смотрите, он себя бьет! – испуганно охает Дарья, когда замечает, как и я, что малыш вскидывает ногами и дубасит по животу ручками. Бац – и улыбается. Бац – и глазки лучатся весельем. Бац – и на коже красные отметины. Подхватываюсь и ловлю маленькие кулачки, поражаясь булькающему внутри облегчению, как будто человека от смерти спас.

А тетки рядом смеются, друг друга в бока пихая, мол, смотри, какой чудной.

– Это он играется же, Глебушка, – поясняет тетка Дарьи, Антонина, – ребенок сытый, довольный, и не холодно ему. Мы за что огромные бабки платим? Топят как для Полярного круга. Папку увидел, радуется. Да ты его возьми, не бойся.

– И на спинку посмотри в районе лопатки, – направляет Елена, подходя с пеленкой к малышу, ловко его ею обматывает и мне вручает. И тут я это «кой-чего» вижу. На лопатке родимое пятнышко наподобие звездочки.

В точности как у меня! Сейчас его не видно совсем, вокруг сплошная татуха, так что только я знаю, что Данька – моя родная кровь. Это вряд ли совпадение. Неопровержимое доказательство, на которое пялюсь, теперь совершенно по-другому ощущая в руках сына.

Сына!

– Под-держите его, пожалуйста… – понимая, что чуть ли не готов лишиться чувств, как тургеневская барышня, вручаю ребенка кому-то, даже не вижу кому, и падаю в кресло, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями и вихрем вопросов. Но внутри не существует ничего, кроме воображаемого стадиона с толпой болельщиков, громко скандирующих: «Сын! Сын! Сын!»