Нежелательная

Я начала выходить на акции протеста и участвовала в проекте «Вместо Путина». Это такой проект, в котором политики и общественные деятели предлагают себя как альтернативу действующей власти, отвечая на популярный аргумент «Кто, если не Путин?». В апреле 2017 накануне акции «Надоел», посвященной отсутствию в стране сменяемости власти, прокуратура выпустила странное заявление – признать нежелательной британскую организацию Open Russia Civic Movement. Было совершенно непонятно, что значит «нежелательная организация» и как это может нас коснуться. Экстремистская – да, понятно, да и сейчас всех подряд уже причисляют к экстремистским, а нежелательная? Когда я только пришла в «Открытую Россию», я знала, что на них постоянно давит государство, всячески мешает им заниматься проектами, а каждый год традиционно в офисах проходят обыски. Но мне не было страшно, потому что было стойкое ощущение, что я не делаю ничего криминального и хочу только лучшего для своей страны. Тогда мне казалось, что репрессии всегда происходят с кем-то другим.

Свой первый штраф за участие в деятельности нежелательной организации я получу за участие в дебатах. Штраф за участие в политических дебатах просто потому, что я представляю «Открытую Россию».

Для российской политики дебаты – очень редкое явление. Путин, например, ни разу за политическую карьеру не участвовал в дебатах, а я решилась. С единороссом. Готовить меня к дебатам с членом «Единой России», партией власти с худшей репутацией, которую только можно иметь, вызвалась целая команда. Мы обсуждали варианты вопросов и ответов, готовили список шуток и цитат. Я никогда не участвовала в дебатах и, конечно, волновалась, и прямо накануне мне позвонил Ходорковский, чтобы подбодрить и помочь с аргументами.

Дебаты должны были проходить в Таганроге. По дороге мы снимали видеоблог, шутили и не ждали никаких сюрпризов. Перед началом мероприятия на всей улице отключили электричество. Гости, ведущие и спикеры оказались в полной темноте в кафе под названием «Октябрь», так что первая часть дебатов проходила при свечах. Спорить с единороссом легко: он не может говорить то, что думает, он излагает только позицию партии, а я была абсолютно искренна. Дебаты снимались местным телеканалом, и, как только запись остановили, провластный депутат стал намного смелее в выражениях, а кое-где даже полностью соглашался с моей позицией. Расстались мы, пожав друг другу руки. Депутат подарил мне букет красных роз и почему-то пулю, найденную им на раскопках. Дело завели по доносу нодовца Алексея Шильченко, который сам не присутствовал, но следил за дебатами в социальных сетях. НОД – это национально-освободительное движение, проправительственные активисты, основной задачей которых является противостояние оппозиции. По заказу местных администраций они срывают акции оппозиционеров. После следующего его доноса на меня заведут второе административное дело.

Осенью 2017 года я организовала в Ростове-на-Дону онлайн-встречу с Ходорковским. На вопрос о феминизме Ходорковский ответил, что в тюрьме, например, нет никакого равенства между мужчиной и женщиной. Женщине тяжелее сидеть: к женщинам редко приезжают, они редко получают посылки. У мужской колонии стояли очереди из жен, детей и матерей, а женщин быстро забывали, стыдились таких родственниц. Женский труд в колонии нещадно эксплуатируют. Год в женской колонии, по мнению Ходорковского, должен идти за два. Тогда я впервые задумалась, смогу ли я отсидеть за свои убеждения.

Второе административное дело возбудили за участие в семинаре, фактически за подготовку к выборам. В рамках проекта «Открытые выборы» к нам в Ростов приехали эксперты, чтобы рассказать, как вести предвыборную кампанию: юридические аспекты, работа с волонтерами и публичные выступления. На семинаре собрались представители разных партий и движений, среди них и я, причем исключительно как слушательница. Спустя несколько минут после начала семинара в зал вошла полиция. Спикеры не стали делать перерыв, семинар продолжался. Тогда кто-то из людей в погонах спросил: «Кто здесь Шевченко?» Опросили всех участников и ушли. На второй день семинара снова пришла полиция. Я в тот день занималась с детьми и отсутствовала. Тем не менее всех снова опросили – снова обо мне и «Открытой России». Можно ничего не делать, а тебя все равно признают нарушителем. Так и случилось. На этот раз меня судила яркая блондинка в серебристых босоножках на высокой платформе, которые выглядывали из-под мантии. Ей было неинтересно слушать меня, она хотела скорее покончить с делом. Снова штраф. Аргументы о том, что я не имею отношения к британской организации, во внимание не приняты.

После возбуждения второго административного дела стало тревожно, потому что это означало перспективу возбуждения уголовного. В моих сохраненных сообщениях в телеграме появился текст расшифровки статьи 284 п. 1 УК РФ и предусмотренная по ней уголовная ответственность.

Решение по второму делу вступило в силу в конце августа 2018 года. Варианта залечь на дно не было: я была членом федерального совета «Открытой России», и статус обязывал – не могла пасовать и отступать. За меня, конечно, переживала вся семья. Мама больше всех, часто повторяла: «Будь осторожнее». Отвечала ей: «Я ведь ничего плохого не делаю, мама». Несправедливости вокруг много, я всегда реагирую, принимаю близко к сердцу. Где можно помочь – помогаю, где нужно выразить протест – протестую.

Наступил момент, когда я все для себя решила. Прислушивалась к себе, готова ли я пойти до конца за свои убеждения, и чувствовала силы. Хотелось доказать, что нет никаких нежелательных людей и организаций, нет у власти права штрафовать за дебаты и семинары, невозможно так нагло и без повода преследовать активных граждан. Казалось, что система едет на меня большим катком, а я не хочу ни убегать, ни отходить в сторону, ни отворачиваться. Могу только встретить открыто и показать, что я сильнее, честнее и что правда на моей стороне.

5

С этого момента я осталась наедине с собой. Моего города вокруг больше не было, он исчез. Квартира, где мы жили семьей, была по-прежнему рядом, всего в двух остановках от изолятора, но теперь казалось, что между нами пропасть. Я в другой реальности, с другими запахами, другими стенами, без неба и солнца. Точно как в «Нобелевской премии» Пастернака.

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

Все, что связывало меня с прошлой жизнью, – это красная дорожная сумка, которую я наспех собрала дома. При входе сумку забрали и куда-то унесли, меня отправили ждать чего-то в какую-то маленькую камеру. Полная неопределенность. Как в космосе, вокруг этой камеры темно и никого нет. И я совсем одна. Холодно. Я укуталась в светло-сиреневый пуховик с белым мехом – он был ослепительно ярким на фоне серых сырых стен. В камере была только деревянная скамья. Наверное, она называется там нарами или шконкой, но мне хотелось думать, что это просто скамья. Все было очень грязное. Каждый сантиметр стен исписан: имена, даты, номера статей УК РФ, крики души, типа «меня подставили менты» или «прости меня, мама». Отчаяние наполняло камеру. Я не должна была там быть, мне там не место. Я закуталась в пуховик еще больше, накинула капюшон так, чтобы не видно было ничего вокруг, согнулась пополам и закрыла глаза. Через мех куртки медленно вдыхала аромат своих духов, постепенно весь ужас вокруг исчез. Я почти уснула.

Спустя примерно час загромыхал замок в железной двери. Я медленно развернулась из своего клубочка, тело от холода было не способно на резкие движения. За мной пришли. Мне предстояло исследовать другие помещения изолятора, проснулось любопытство. Интуиция подсказывала, что хуже этой маленькой камеры уже не будет. Меня повела по коридору на досмотр женщина в серой, как и все вокруг, форме. В кабинете я увидела свою красную сумку, но легче не стало. Постепенно, украдкой, на цыпочках стал подкрадываться страх. Конечной точкой сегодняшнего дня должна была стать камера изолятора, и дальше – ничего. Больше никуда меня в этот день не поведут, и я боялась остаться наедине с собой. Пуховик может спасти тебя от реальности на час, но не на сутки, а то и больше. Этот день длиною в жизнь кончится. Утро в мягкой кровати и объятия сына, а вечером страшная камера изолятора.

В пустой камере с тремя кроватями, так было решено называть для себя нары, я оказалась одна уже перед отбоем, почти в десять вечера. Я безуспешно пыталась отмыть черные руки. Сняли отпечатки ладоней, а смыть эту черноту нечем – нет воды. Хорошо, что с собой были салфетки для снятия макияжа. Почти вся пачка ушла на то, чтобы отмыть ладошки хотя бы до серого цвета. Макияж решено было не смывать. Мне не дали подушку, поэтому я положила под голову свои вещи, накрылась с головой простыней и крепко уснула, несмотря на то что свет горел всю ночь, а я в прежней жизни спала всегда только в полной темноте.