Нежелательные элементы

В больнице! — Деон почувствовал тревогу и стыд. Возможно, за извинениями старика крылся упрек, которого он сначала не заметил. Когда он последний раз видел мать? Не то три, не то четыре года назад — она гостила у родственников в Претории, а ему пришлось поехать туда на медицинский конгресс. А до этого? Они тоже не виделись несколько лет. На крохотной дядюшкиной ферме в Западном Трансваале, где она жила, он побывал всего раз, чтобы пригласить ее, не слишком назойливо, переехать к нему с Элизабет. Когда она отказалась, он выразил надлежащее сожаление. Но возможно, это было и к лучшему, что отказалась. Ей вряд ли удалось бы войти в их жизнь и приспособиться к ней. А потому он дал ей чек на сто рандов, и она осталась у брата.

Правда, она сказала, что хотела бы повидать внучку. Лиза в тот год как раз пошла в школу, и они подождали до рождественских каникул, и тогда Элизабет поехала с девочкой на ферму. Все вышло не слишком удачно. Элизабет скучала, старики баловали девочку, но затем и Лизе надоели ферма и ветхая лавчонка, куда африканцы с соседнего асбестового карьера приезжали покупать одеяла, табак и дешевые сладости. На следующий год они ездили в Америку и больше на ферме не бывали.

— Но что с ней?

— Понимаешь, у нее вчера случился удар. Мы только сели ужинать, а она пожаловалась, что у нее разболелась голова и никак не проходит, ну, мы подумали, что ей лучше пойти лечь.

— Да-да, — нетерпеливо перебил Деон, — но как она сейчас?

— В больнице. Только доктор ничего толком не говорит. У нее одна сторона отнялась. Она почти не может разговаривать, но зовет тебя.

— Я сейчас же еду в Лихтенбург, — пообещал Деон.

Он сумел достать билет на дневной рейс до Ян Смэтса. Там в аэропорту его ждала прокатная машина, и он долго ехал по холмам Трансвааля, позолоченным заходящий солнцем. До городка он добрался в сумерках и остановился у ворот больницы. Мать не спала, хотя ей дали снотворное. Она ждала его весь день.

Два дня спустя приехала Элизабет в своем огромном «форде». Было ясно, что старушке нельзя возвращаться на ферму. Она перенесла тромбоз сосудов головного мозга, не очень сильный, но дальнейшее течение болезни местный врач, и так задерганный, да еще немного нервничавший в присутствии всемирно известного хирурга, предсказывать не брался. Он рекомендовал пока никуда ее не перевозить, но в любом случае после выписки она будет нуждаться в тщательном уходе. Дядюшке было под восемьдесят, а его жене — семьдесят пять. Уход за больной был бы для них непосильной обузой.

Деон позвонил Боту, который в то время торговал сельскохозяйственными машинами в Натале. Он предложил вместе заботиться о матери — полгода она будет жить у одного, полгода у другого.

Разговор не получился. Бота все это явно не устраивало. Он снисходительно объяснял, что сейчас никак приехать не может: он ведет переговоры о продаже большой партии тракторов, и прервать их неудобно. Да и вообще не стоит говорить о том, чтобы мать жила у него. Они с Лизелоттой уже почти решили продать дом. Он вечно в разъездах, дома бывает раз в неделю, так что проще снять квартиру.

— Ну, хорошо, она будет жить у меня, — наконец гневно сказал Деон.

— Думаю, это будет самое лучшее, — ответил Бот невозмутимо и добавил с нескрываемой завистью: — Ты же доктор, и у тебя большой дом. Тебе это не доставит никаких хлопот.

Элизабет все это время держалась великолепно. Она осталась в Лихтенбурге, когда Деону пришлось вернуться в Кейптаун, и дважды в день навещала бледную высохшую старуху, Пока через три недели не приехал Деон и они не увезли мать к себе.

Элизабет и потом вела себя выше всяких похвал. Вероятно, они оба чувствовали себя виноватыми из-за того, что так долго забывали про старуху, и еще — хотя не по столь же очевидной причине — из-за того, что произошло много лет назад, когда не слишком волевая, всегда молчавшая, долготерпеливая женщина оставила дом, мужа, сыновей и обрекла себя на безысходное одиночество и пустоту. Ощущение вины угнетало их обоих, но делом искупала грехи, которых они никогда не обсуждали вслух, одна Элизабет.

А это было нелегко. Мать ничего не требовала, но паралич обрек ее на почти полную беспомощность. Они устроили старушку в свободной комнате, окна которой выходили на восток — на порт и океан. Ее надо было одевать, мыть, кормить. К кровати провели электрический звонок, но иногда Элизабет и горничная не слышали его дребезжания или он ломался, и старуха ходила под себя, а потом лежала, посерев от стыда, пока кто-нибудь не приходил сменить белье.

Деон видел, чего это стоит Элизабет. От него не ускользнуло, как она вздрогнула, когда звонок властно зазвенел второй раз за полчаса. Он замечал, каким измученным стало ее лицо, и с тревогой слушал, как резко она разговаривала с Этьеном, а мальчику тогда исполнилось четырнадцать и он вступил в трудный подростковый возраст. Деон попытался обсудить с ней все это, но разговора не получилось, она просто отмахнулась. Они слишком долго ни о чем по-настоящему не говорили, и, возможно, теперь было уже поздно. От этой мысли становилось грустно. Но задумывались они не часто — оба были занятые люди, ведущие деятельную жизнь.

А затем мать все решила сама, просто упав с кровати — она потянулась за Библией на тумбочке. Когда ее поднимали, она пожаловалась на боль в бедре.

Деон ждал с врачом Скорой помощи, пока рентгенотехник проявлял снимок. Он нервно расхаживал от двери к окну; всякий раз поглядывая на неподвижную фигуру на каталке, подбадривал мать улыбкой, гладил по плечу. Сестра вынесла снимок, еще мокрый и пахнувший фиксажем. Он поднес его к свету и сразу увидел — перелом шейки бедра. И с ужасом и отвращением к себе понял, что надеялся именно на это — ведь тогда мать положат в больницу.

В наказание он заставил себя просидеть с ней всю ночь. Утром в операционной его все раздражало, а вечером они с Элизабет вдруг поссорились и накричали друг на друга. Но на третий день они отправились в ресторан, а когда вернулись домой и легли, то были очень нежными и любящими — впервые за много месяцев.

Потом, когда они лежали, покрытые одной простыней, прижавшись друг к другу, он сказал:

— Знаешь, а не попытаться нам устроить маму в дом для престарелых?

— Мне кажется, это было бы разумно, — отвечала Элизабет.

Но даже тогда это было нелегко. Он мимоходом, подчеркнуто небрежным тоном упомянул об их плане матери за неделю до того, как ее должны были выписать.

— Я вчера побывал там, — сказал он ей. — Прекрасное место. Уютное, солнечное. У тебя появится много друзей.

— Да, — кротко согласилась она. А потом заплакала — беззвучно, повернувшись лицом к стене, чтобы он не видел ее слез.

Когда он снова пришел к ней, она с восторгом сообщила ему, что может шевелить пальцами правой руки, и обязательно хотела, чтобы он сам убедился.