Нежная любовь главных злодеев истории

Можно себе представить, как по вечерам, развлекая своего повелителя чтением из Тацита о заговоре Пизона и о смерти Гальбы, Лоренцино предвкушал убийство тирана.

Не понадеявшись на свою весьма малую физическую силу, Лоренцино, как это было принято в Италии, обратился за помощью к наемному убийце, некоему Скоронконколо, вошедшему в историю лишь благодаря своему преступлению — если можно назвать преступлением избавление подданных от свирепого деспота, каким был Алессандро де Медичи.

Изощренный ум Лоренцино без труда разработал ловушку для Алессандро. Фаворит разжег аппетит герцога описанием прелестей одной красавицы (нельзя уже сказать — вымышленной или настоящей, хотя некоторые исследователи утверждают, что в роли приманки выступила как раз та самая Лаудомия, родная сестра Лоренцо) и пригласил Алессандро на свидание с ней, которое должно было произойти в доме Лоренцино. Разумеется, похотливый Алессандро клюнул на эту наживку и не замедлил явиться в дом Лоренцино. Герцог пришел один, без сопровождающих, ибо кому- кому, а своему фавориту и родичу он доверял безгранично.

Надо сказать, что Лоренцино очень удачно и верно выбрал время для убийства герцога — ночь после большого и шумного праздника в честь святой Епифании, когда вся Флоренция, пьяная и утомленная празднеством, дрыхла без задних ног. Улицы города были совершенно пусты, лишь изредка появлялась на них ночная стража.

В ожидании красотки герцог выпил вина, а затем отцепил шпагу, снял верхнюю одежду и улегся на ложе. Лоренцино удалился якобы для того, чтобы поторопить прелестницу.

Вместо нее он вернулся со Скоронконколо. Лоренцино запер дверь, подошел к постели, на которой лежал Алессандро, и, отдернув полог, спросил: «Спите ли вы, государь?» Согласитесь, более дурацкого вопроса в подобной ситуации нельзя и придумать.

Ответа Лоренцино дожидаться не стал — своей короткой шпагой, излюбленным оружием итальянской аристократии того времени, он ударил Алессандро в грудь. Молодой герцог умер далеко не сразу. Он вцепился в своего убийцу и даже сумел прокусить ему руку, пока Скоронконколо не добил его.

Всего на теле Алессандро нашли семь ран, нанесенных убийцами, которые, не рискнув остаться во Флоренции, бежали в Болонью.

Лоренцино ничего не выгадал от убийства Алессандро. Власть над Флоренцией перешла к Козимо Медичи, который оказался еще худшим деспотом, нежели покойный Алессандро.

В народе многолетняя ненависть к Лоренцино перевесила одобрение его поступка, и героем бывшего фаворита никто не считал. Остаток жизни Лоренцино пришлось скрываться на чужбине, опасаясь возмездия. Он был убит в Венеции в 1548 году.

Со своей официальной супругой Маргаритой Пармской Алессандро детей не нажил, а вот его любовница и дальняя родственница, Тадцея Маласпина, родила ему сына Джулио и дочь Джулию, которых воспитал Козимо, новый герцог Флоренции.

Даже с Таддеей, родившей ему двух детей, Алессандро был всегда груб и не выказывал никаких галантных признаков влюбленности. Скорее всего, любовь вообще была ему недоступна, так же как и добрые дела. Он стал чуть ли не единственным из Медичи и из европейских правителей, о котором никто из современников или потомков не отзывался одобрительно — только с осуждением, если не с проклятиями. Как гласит народная мудрость, «по мощам и елей».

Жан-Поль Марат по прозвищу «Друг народа», один из вождей и основной идеолог французской революции

Закон исполняется без обмана, и мудрость в устах верных совершается,

Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова 34:8

Настоящее имя — Жан-Поль Марат

Характер — жестокий, целеустремленный

Темперамент — сангвинический

Религия — протестант

Отношение к власти — трепетное

Отношение к подданным — безразличное

Отношение к любви — холодное

Отношение к лести — благосклонное

Отношение к материальным благам — безразличное

Отношение к собственной репутации — трепетное, внимательное до мелочей

Жан-Поль Марат по прозвищу «Друг народа», один из вождей и основной идеолог французской революции (1743-1793)

Несмотря на весь тот кровавый фанатизм, которым отличалась французская революция, которую некоторые склонны называть «Великой», ни один из ее вдохновителей не был столь одиозной и отвратительной фигурой, как Жан-Поль Марат, самонадеянно и выспренно называвший себя «другом народа».

«Говорят, что революция — «великая переоценка ценностей», — писал философ и публицист Марк Алданов. — Это неверно. Ценности переоцениваются до революций — Вольтерами и Дидро, Герценами и Толстыми. Потом и старые, и новые ценности размениваются на мелкую истертую монету и пускаются в общий оборот. Революция - великое социальное перемещение, оценка и переоценка людей, для которых она создает новые масштабы деятельности: для одних из маленьких большие, для других — из больших маленькие. Если б Ленин умер в 1916 году, то в подробных учебниках русской истории ему, может быть, отводились бы три строчки. Для людей, подобных «другу народа», революция — это миллионный выигрыш в лотерее — иногда, как в анекдоте, и без выигрышного билета. Говорю, разумеется, о «славе»: личные практические последствия могут быть неприятные, как это доказала Шарлотта Корде. Французская революция дала Марату то, чего его лишали и Ньютон, и Лавуазье, и Вольтер. Мелкий литератор, неудачный физик, опытный врач-венеролог получил возможность выставить свою кандидатуру в спасители Франции. У Мирабо, у Лафайета, у Кондорсе, у Бриссо были выигрышные билеты; все они годами ставили именно на эту лотерею. Марат, как очень многие другие, выиграл без билета — кто до революции знал, что он «друг народа»?»

Марат, знаменитый оратор французского Национального собрания и известный журналист, был некрасив. Как тут не вспомнить сакраментальное: «Бог шельму метит». Коротышка, ростом менее пяти футов, с бледным лицом, на котором маниакальным блеском горели глаза, он внушал окружающим страх и омерзение.

Марат был певцом насилия в его чистейшем виде, кровожадным жрецом богини смерти, вместо ножа орудовавшим словами. Безумный в своей серьезности и решительный в своей свирепости, он упивался насилием, жаждал его, служил ему. Потоки крови, проливаемые по его призывам, — а это были именно потоки, а не ручейки — никак не могли залить адское пламя, бушевавшее в душе Марата.

Он ненавидел людей, еще больше ненавидел хорошо одетых людей, а тех, кто хоть чем-то превосходил его, ненавидел втройне. Его газета «Друг народа» стала орудием для сведения кровавых счетов с обществом, вдохновителем убийств и глашатаем побоищ.

Его с великими почестями похоронили в парижском Пантеоне, установили ему памятник на площади Карусели и переименовали в его честь город Гавр и даже Монмартр, который стал называться Монмаратом. Но очень скоро останки Марата оказались буквально выброшенными в грязь, памятник был снесен, а Гавру и Монмартру вернули исконные имена. И верно — имена маньяков и злодеев недостойны увековечивания. Забвение да будет их уделом...