Нежные листья, ядовитые корни

У-у, тут Викентьев завелся. Не любил такого поведения. С представителями власти подобного себе позволять не нужно, считал он, власть на то и власть, чтобы ее уважать и где-то даже пресмыкаться. На этом вся страна стоит, вся система!

Так что он вышел из себя. Не по-настоящему, скорее, для виду, чтобы свидетельнице мозги на место поставить. Чтобы осознала, с кем можно в амбиции ударяться, а с кем себе дороже выйдет. Но рассердился, конечно, что скрывать.

Не помогло. Баба глаза не отводит, смотрит дерзко. Я, повторяет, имею право отказаться от дачи показаний.

– Да не имеешь ты! – прикрикнул тут на нее Викентьев. – За отказ от дачи показаний у нас знаешь что полагается? Привлечение к уголовной ответственности! Статья триста восемь у-ка эрэф!

А что, интересуется Елина, по-прежнему взгляда не отводя, свидетельский иммунитет уже отменили?

Тут его всерьез зло разобрало. Грамотные все пошли, ёлы-палы! Лучше бы людей меньше убивали, а не лезли туда, где им понимать ничего не нужно!

Но терпения Викентьев не утратил. На пальцах ей объяснил, почему в отношении нее свидетельский иммунитет не работает. Наставлял деликатно, но твердо, что дура – она и есть дура, сама себя под монастырь подведет! Норов-то показывать всякий горазд. Ты лучше покажи, куда первый удар нанесла и где нож взяла!

И что ему на его доброту ответила Мария Елина? Чем отплатила? Грубостью ответила и форменным хамством. Мне, спрашивает, кажется, или у нас с вами имеет место быть принуждение к даче показаний?

На все остальное, что наговорил ей Викентьев, отвечать уже вовсе ничего не стала. Губенки тонкие поджала, глаза опустила, сидит, не двигается. Промучился он с ней час – да и плюнул.

Стерва! А сперва показалась приличным человеком, не считая того, что сделала дуршлаг из некоей Ро-го-зи-ной-Крезье (ну и имечко!).

От злости Викентьев вцепился в это дело бульдожьей хваткой. К одиннадцати вечера еще возился с бумагами и уезжать из отеля до утра не планировал. Если бы экспертиза показала совпадение отпечатков Елиной с теми, что остались на ноже (а они остались, в этом он был уверен), – можно и к судье за постановлением по сто восьмой. Викентьев мысленно начал составлять ходатайство. Оснований для заключения под стражу предостаточно! Пускай посидит тетка, подумает о жизни…

И тут, как снег на голову, свалились эти двое.

Если Мария Елина следователю просто не понравилась, то ее мужа он, будь его воля, изолировал бы от общества. Эх, и бандитская же рожа! Такие братки в девяностых на стрелках народ валили почем зря. Неудивительно, что и жена ему подстать.

Второй – какой-то мутный крендель. Сначала Викентьев испугался, что супруг адвоката притащил. Но, приглядевшись, понял, что до адвоката парень не дорос. И говорил не так, как эта братия, и дверь с пинка не открывал, а все больше молчал и смотрел на Палсергеича серыми глазами с таким искренним любопытством, что в конце концов Викентьева это стало раздражать. Что он ему, жук на булавке?

Викентьев сперва вообще не собирался с ними разговоры разговаривать. Но этот вечер преподносил ему один неприятный сюрприз за другим: браток оказался бывшим оперативником, что окончательно сбило Палсергеичу весь расклад.

Оперу по ушам не поездишь. Он процедуру еще и получше следователя может знать.

Поначалу Викентьев пытался играть теми картами, которые имелись на руках.

– Супруга ваша устроила скандал в сауне, – укоризненно сообщил он. – Расколола стол об ковш. – Он помолчал и добавил с сомнением: – И ковш об стол, кстати, тоже.

– Ковш об стол? – нахмурился бандит. – Бред!

– Бред не бред, – обиженно отозвался Викентьев. – А с показаниями можно ознакомиться, было бы желание.

Желания никакого супруг по фамилии Бабкин не изъявил. Вместо этого он резонно заметил, что ковш со столом являются материальным ущербом, а административные дела к подследственности Викентьева никак относиться не могут.

Викентьев аж крякнул про себя с досады.

«Принесла тебя, урода, нелегкая!»

– На каком основании, Павел Сергеевич, вы запретили моей жене покидать территорию отеля? – без выражения спросил урод. Глубоко посаженные глаза буравили следователя. Выдерживать этот тяжелый взгляд оказалось неприятно: словно над тобой висит бетонная плита, которая в любой момент может рухнуть.

– Ну, кто вам сказал, дорогой мой человек, что ей что-либо запрещали? – вздохнул Викентьев.

– Жена сказала.

– Она меня неправильно поняла.

– В самом деле?

– Я вам в третий раз объясняю: пожалуйста, пускай отправляется на все четыре стороны.

– Вы сказали ей, цитирую: «Тебе же хуже будет».

Викентьев сделал над собой усилие и постарался снисходительно улыбнуться.

– Устали ваши женщины, – пояснил он. – Убийство, показания… Волнительно все это. Вот и путаются.

– Женщина у меня одна, – очень ровно сообщил бандит. – До сих пор она никогда ни в чем не путалась.

И тут Викентьев сплоховал. У него было оправдание: он очень утомился, его вывело из себя упрямство Елиной, к тому же он судорожно пытался сообразить, не могла ли она записать его слова на диктофон. Эти современные телефоны, черт бы их побрал!

– До сих пор она никого и не убивала! – брякнул он в сердцах.

И тут в комнате произошло нечто ошеломляюще странное.

– Как ты сказал? – тихо спросил бандит и наклонился вперед, упираясь ладонями в стол, словно хотел раздавить Викентьева об стену.

Но поразило следователя не это. Устав выдерживать взгляд братка, он поднял глаза на его приятеля – и только сейчас заметил, что в комнате сидит другой человек. Не тот, который вошел тридцать минут назад.

Викентьев застыл, уронив челюсть. Первой его мыслью было – «чокнулся». Ничем иным, кроме собственного помешательства, Палсергеич не мог объяснить, как он ухитрился не заметить смену действующих лиц. Один человек вышел, другой зашел – а он, Викентьев, где был в это время?

Новый приятель бандита смотрел на него, прищурившись. В отличие от первого пацана, этот, пожалуй, тянул на адвоката. А еще вернее, с ужасом понял Викентьев, на наемного убийцу. Лицо собранное, волевое, жесткое. И глаза – не просто ледяные, а такие, которые все нутро вымораживают. Глухая тоска пробрала Палсергеича, и он обреченно подумал, что зря так вцепился в эту Елину, не надо было этого делать, и пугать ее не стоило, и с ногтем, к которому прижать стервозину, он тоже погорячился.

– Оговорился я, – пробормотал Викентьев.

Это гипноз, думал он, я здоров, просто они загипнотизировали меня. Но зачем? Что они собираются делать?

Избегая смотреть в острые глаза типа, по-прежнему не проронившего ни слова, Палсергеич опустил взгляд ниже и обнаружил, что разглядывает серо-зеленый шарф крупной вязки, на конце которого спустилась петля.

Следователя как будто ударило под дых. Именно этот шарф со спущенной петлей был на парне, которого оскорбленный муж притащил с собой за компанию. Викентьев замигал и, не веря собственной догадке, уставился на лицо мужчины в шарфе.