Незнакомцы на мосту

Мы приближаемся к повторному рассмотрению апелляции в Верховном суде, обладая сильными позициями, которые могут быть еще более усилены нашей новой запиской. Поэтому мне крайне не хотелось бы думать о возможности какого-либо судебного разбирательства, которое позволит министерству юстиции опорочить вас с помощью каких-нибудь новых материалов, которые не фигурировали среди материалов первого процесса.

Возможно, вам потребуется проявить некоторое терпение, но, я считаю, в ваших интересах подчиняться этому распоряжению вплоть до повторного рассмотрения апелляции в Верховном суде».

Несмотря на опасения Абеля (или угрозу) о том, что запрет на переписку может помешать выплате моего гонорара, в этот день поступил второй и последний взнос. Г-жа Абель направила оставшуюся сумму (6529 долларов 81 цент). Я подал официальное заявление в Федеральный бруклинский суд, чтобы получить санкцию на принятие денег (в заявлении разъяснялось их происхождение). Я также указывал, каким образом я намерен распорядиться своим гонораром.

Я писал: «На мой взгляд, в нашей стране изобилия самый эффективный способ борьбы с тоталитаризмом заключается в содействии здоровому моральному воспитанию и подлинному пониманию правосудия в условиях законности». Соответственно, я писал, что деньги будут распределены следующим образом: пять тысяч долларов Фордхемскому колледжу, юридическим школам Колумбийского и Гарвардского университетов по две с половиной тысячи долларов каждой. Я получил образование в Фордхемском колледже и Гарвардской школе, а прикомандированные ко мне помощники (два для ведения процесса и один для работы, связанной с апелляцией) окончили Колумбийскую школу.

Когда ко мне пришли репортеры и стали выспрашивать дополнительные подробности, я сказал: «Занятие юридической практикой — это нечто большее, чем добывание денег». Мой друг юрист на следующий день сказал мне: «Почему вы не заявили: «…нечто гораздо большее»?»

Позже я писал полковнику: «Пожертвовав гонорар, мне кажется, я сумел заставить общественность понять, что это дело было испытанием для американского правосудия».

Понедельник, 19 октября

За это время я получил три письма из Восточной Германии — г-жа Эллен Абель неожиданно стала регулярно писать. Как всегда, письма были не очень стройно составлены и носили ярко выраженный эмоциональный характер. Эта женщина высказывала сожаление по поводу запрета, наложенного на переписку Абеля с семьей, отсрочки рассмотрения апелляции в суде, а также писала о якобы испытываемых ею душевных переживаниях. Я никогда не верил, что эти письма писала жена Рудольфа, и поэтому ее мольбы и жалобы («От вас так много зависит — без преувеличения скажу, что это вопрос жизни и смерти для меня и моей семьи. Я умоляю вас…») воспринимал с известным цинизмом. Я относился к этим письмам как к плоду дилетантской и не могущей ввести кого-либо в заблуждение работы какого-то отдела советской разведки. Для меня эти письма означали лишь одно: кто-то там весьма заинтересован в судьбе моего клиента.

Понедельник, 9 ноября

Было еще рано, и, сидя на кровати в номере вашингтонской гостиницы, я читал утренние газеты. Я уже просмотрел мои записки для устного выступления и, поскольку заседание суда должно было состояться лишь в полдень, имел возможность еще раз просмотреть их после завтрака.

Выступая в этот день перед Верховным судом, я снова заявил, что административный ордер (оставленный при себе и сохранявшийся в тайне), использованный для ареста Абеля, представлял собой уловку, примененную сотрудниками иммиграционных властей и ФБР, чтобы попытаться добиться сотрудничества со стороны Абеля и получить доказательства его шпионской деятельности.

«Подтвердив этот приговор, — говорил я, — суд даст возможность правительственным чиновникам игнорировать требование иметь ордер на обыск в любом уголовном деле, включая также и дела, связанные с депортацией».

Во время выступления сторон и после этого судьи задавали десятки вопросов. Отвечая на вопрос судьи Уиттакера, заместитель министра юстиции признал, что обыск был бы незаконным, если бы его подлинная цель состояла в получении доказательств шпионской деятельности. Однако, заявил заместитель министра юстиции Рэнкин, обыск действительно преследовал цель получить материалы для обоснования дела о высылке. Многие, подумал я, в душе смеются.

Только немного поразмыслив, юрист, представляющий правительство, заявил, что предметы, обнаруженные в отеле «Латам», имели небольшое значение по сравнению с той массой доказательств, которая была представлена в ходе процесса. Я напомнил суду о том, что во время первого «налета» на номер Абеля была обнаружена большая часть тех доказательств, которые впоследствии фигурировали на процессе.

К моему удивлению, представители обвинения высказали мысль, что некоторые аргументы из выдвинутых нами сейчас не высказывались судье Байерсу в ходе процесса и поэтому Верховный суд должен отказаться рассматривать их. Я категорически возражал против такой постановки вопроса и показал экземпляр нашей первоначальной записки, представленной в окружном суде, в котором приводились те же доводы.

(Впоследствии я писал Абелю: «Обвинение прибегло к такому необычному приему, поскольку явно находилось в отчаянии. Это, несомненно, была попытка предоставить возможность суду обойти поставленный защитой вопрос, поскольку суд, конечно, хотел подтвердить приговор, но ему было крайне трудно отвергнуть нашу юридическую аргументацию».)

Что касается того, действительно ли два представителя ФБР незаконно вошли в комнату Абеля, то г-н Рэнкин сказал, что они вошли туда без приглашения. Председатель суда Уоррен в связи с этим спросил: «Они вели себя не столь уж вежливо, не правда ли? Они силой проложили себе путь — ворвались, не правда ли?»

Заместитель министра юстиции ответил утвердительно по этому пункту.

Когда отведенные для заслушивания сторон два часа истекли, суд принял решение о принятии дела к повторной консультации.

Четверг, 19 ноября

Абель не ответил на два моих письма. Он, по-видимому, все еще переживал то, что ему была запрещена переписка с семьей, ибо он написал мне наконец: «Я сожалею о задержке и могу объяснить это лишь тем, что у меня пропал вкус к письмам».

Его письмо било в цель: «В настоящее время я занят изготовлением рождественских открыток для заключенных и начальника тюрьмы. Я уверен, что вы улавливаете всю иронию ситуации… Я ведь сам не могу послать открытку моей семье.

Р. S. Не сможете ли вы попросить вашего секретаря купить и прислать мне на Рождество коробку конфет?»

Открытка, пришедшая от Рудольфа на Рождество, поражала и очень отличалась от прошлогодней. Она была выполнена в голубых и черных тонах. На открытке были изображены три пастуха на горе Вифлеемской, с благоговением взирающих на небо, где светилась звезда. На лицевой стороне открытки было напечатано: «Ноель». Один из моих партнеров, преданный католик, сказал мне: «Он вам поддается».

1960 год

Понедельник, 11 января

В начале недели ФБР закончило последний тщательный осмотр принадлежавшего Абелю имущества. Затем все, что стоило упаковать, было уложено в два огромных ящика, застраховано на 1750 долларов и отправлено в Лейпциг. Остальные вещи (станки, инструменты) были проданы за сто долларов, которых далеко не хватало, чтобы покрыть расходы, выразившиеся в сумме двести сорок четыре доллара восемьдесят два цента, на отправку в Восточную Германию основной части его имущества.