Незнакомцы

Мужчина в белом фартуке не без колебаний направился к двери.

Уинтон Толк наконец отплевался и задышал легко и свободно. Брендан аккуратно положил его голову на пол. Полицейский продолжал ритмично, хотя и неглубоко, дышать.

Снаружи послышались крики и топот ног, захлопали двери.

Руки Брендана были мокрыми от крови Толка, и он непроизвольно обтер их о свое пальто. И только тогда он заметил на ладонях красные кольца — они проявились во всей своей яркости впервые за минувшие две недели. По одному пылающему кругу на каждой ладони, четкому и чуть припухшему.

После первого их появления Брендан несколько дней прикладывал к ладоням кортизоновые примочки, прописанные доктором Хитоном из больницы Святого Иосифа, но, поскольку круги вскоре исчезли и больше не появлялись, он прекратил лечение, а спустя некоторое время и вовсе забыл об этих странных отметинах. Теперь же, глядя на красные кольца на своих припухших ладонях, он словно бы сквозь вату слышал голоса суетящихся вокруг людей:

— Боже, сколько крови!

— Невероятно, что он жив... Две пули в груди.

— Да отойдите наконец, черт бы вас побрал!

— Плазму, срочно!

— Какая у него группа крови? Нет! Скорее несите в машину!

Брендан наконец осмотрелся: вокруг Уинтона Толка склонились несколько врачей «Скорой помощи». Они уже положили его на носилки и теперь намеревались отнести в машину. Какой-то полицейский, чертыхаясь, тащил за ноги в сторону убитого налетчика, освобождая врачам проход. Следом за носилками семенил Пол Армс.

Лужа крови, в которой лежал раненый, превратилась в озеро.

Брендан вновь взглянул на свои ладони. Кольца исчезли.

4

Лас-Вегас, Невада

Техасец в желтых блестящих штанах из полиэфирной ткани вряд ли пытался бы затащить Жоржу Монтанелла в постель, знай он, что она как раз настроена кого-нибудь кастрировать.

Хотя был полдень 24 декабря, Жоржа не чувствовала предрождественского подъема. Обычно спокойная и легкая в общении, сегодня она была крайне раздражительна и с трудом сдерживалась, разнося по казино напитки играющим в рулетку и карты. Причин тому было несколько.

Во-первых, ей опостылела такая работа. Подавать коктейли утомительно и в нормальном баре, но делать это в казино размером с футбольное поле равнозначно самоубийству: к концу смены ноги опухали в щиколотках и ныли. Неудобным было и время работы. Как можно нормально воспитывать семилетнюю дочь, если работаешь в разные смены — то по вечерам, то по ночам?

Жоржу также бесил и ее дурацкий костюм: красный лоскут с высоким вырезом на бедрах и в промежности, глубоким — на бюсте, короче говоря — нечто, непохожее даже на самый смелый купальник. Эластичный корсет стягивал талию и выпячивал грудь, а если природа и без того не обделила женщину тонкой талией и внушительным бюстом, как это и было у Жоржи, такой наряд гарантировал ей вызывающе эротический облик.

А кроме того, ей досаждали постоянными ухаживаниями боссы: каждый из них так и норовил при случае ущипнуть или отпустить сальную шутку, будучи уверенным в том, что уж если официантка решилась ради заработка натянуть на себя подобный костюм, то лечь с кем угодно в постель для нее вообще пара пустяков.

Она также не сомневалась, что фривольному обращению с ней немало способствовало уже само ее имя: Жоржа. Это было слишком круто. Мамочка, несомненно, здорово перебрала, когда трудилась над написанием ее имени — Джорджия. На слух оно воспринималось еще нормально, потому как откуда же людям знать, что это ее мамочку сподобило его так сократить, но ведь приходилось прицеплять к наряду карточку со своим именем — Жоржа, и по крайней мере с добрый десяток посетителей ежедневно высказывались по этому поводу. Имя было слишком фривольным в таком написании, что не могло не навести на мысль о легкомысленности его обладательницы. Она даже подумывала над тем, не изменить ли ей свое имя законным путем, но боялась обидеть мать. Однако, если бы парни в казино и дальше продолжали привязываться к ней на каждом шагу, она в конце концов поменяла бы свое имя на «Мать Тереза», лишь бы охладить этих неуемных жеребцов.

Но увиливать от назойливых коллег — это еще полбеды. Гораздо хуже ей приходилось, когда в заведение наведывались толстосумы из Детройта, или Лос-Анджелеса, или Далласа, сорившие деньгами и швырявшие на зеленое сукно тугие пачки долларов. При виде Жоржи они расплывались в улыбках и, поманив пальцем крупье, уговаривали его устроить им именно эту красотку, хотя среди официанток и было несколько вполне покладистых. Однако в ответ на уговоры крупье Жоржа всегда отвечала одно:

— Пусть катятся к черту. Я официантка, а не шлюха.

Но ее обычный холодный ответ на этот раз не возымел должного воздействия, и не прошло и часа после очередного недвусмысленного намека, как к ней снова подошел с тем же предложением один из крупье. Оказывается, этот маньяк с похотливыми глазками и бородавчатым лицом — нефтепромышленник из Хьюстона, щеголяющий в фосфоресцирующих желтых штанах, голубой рубахе и красном галстуке, воспылал к Жорже пылкими чувствами и усиленно наводил о ней справки. Боссы злились на нее за ее несговорчивость, а Райни Тарнелл, крупье из дневной смены, без обиняков заявил ей: «Не будь такой недотрогой с ценным клиентом, крошка!» Можно подумать, что лечь под незнакомца из Хьюстона и расставить ноги — сущий пустяк вроде невинной небрежности в выборе наряда, например белых туфель перед Днем Памяти или после Дня Труда.

Хотя Жорже и надоело таскаться по казино с подносом, она не могла позволить себе бросить такую работу: разведенная мать, воспитывающая дочь в одиночку и без всякой надежды на социальное пособие на детей, она к тому же выплачивала за Алана долги, боясь лишиться кредита, так что хорошо знала цену доллару. Оклад у нее был невелик, зато чаевые, случалось, перепадали щедрые, особенно если клиенту крупно везло в игре.

В канун Рождества посетителей в казино было мало, равно как и чаевых. Раньше 26 декабря нового наплыва не предвиделось, и крупье изнывали от скуки, зевая под негромкое позвякивание и побрякивание игральных автоматов.

«Нечего и удивляться, что у меня паршивое настроение, — подумалось Жорже. — Ноги стерты, спина болит, нет отбоя от наглых типов, решивших, что меня так же легко заполучить, как коктейль, который я подаю, Райни Тарнелл вконец охамел, и никакой тебе за все мучения достойной компенсации».

Закончив наконец работу в четыре часа, Жоржа быстренько отметилась в диспетчерской внизу, переоделась и стрелой вылетела через черный ход на служебную автостоянку.

Погода никак не повлияла на ее настроение: зимний день в Лас-Вегасе мог быть и холодным, с пронизывающим до костей ветром, и достаточно теплым, чтобы надеть шорты и сарафаны. В этом году сочельник выдался погожим.

Ее запыленный и помятый «Шеветт» завелся только с третьей попытки, что уже было неплохо. Но, вслушиваясь в хрип стартера и кашель мотора, она вдруг вспомнила о новеньком «Бьюике», который забрал Алан, расставшись с ней пятнадцать месяцев назад, и вновь разозлилась.

Алан Райкофф. Он портил ей настроение больше, чем работа и другие мелкие неприятности. После развода Жоржа взяла свою девичью фамилию Монтанелла, но вытравить из памяти все обиды, которые этот тип нанес ей и Марси, было сложнее.