Незваные гости
Шрифт:
– Ах вот как, ты не понимаешь? Что представляют из себя испанцы, живущие во Франции… Они ломают в отчаянии руки, они стонут, закрывают глаза, чтобы не видеть бледного парижского неба и представить себе небо Испании… Ты знаешь Альберто, ты слышал, как он скрежещет зубами… Так вот, они не возвращаются в Испанию, даже те, кто мог бы это сделать, не рискуя жизнью. Они не возвращаются. Они – патриоты!
– Я в этом не уверен, – произнес Патрис.
– Я тебя убью, – сказал Серж вяло, – перед тобою люди, которым нечего есть, которые смертельно тоскуют по своему языку, по вкусу хлеба и вина своей родины и которые не возвращаются туда… Они остаются здесь или еще где-нибудь, они вернутся только в Освобожденную Испанию… Или в Испанию, где обстоятельства примут другой оборот. Это тебе ничего не говорит? Во времена моего
Патрис встал, он доел мясо… Дювернуа его раздражал, но сейчас его на свой лад раздражал и Серж, правда не затрагивая глубокого, возможно, несокрушимого чувства дружбы, но все-таки настолько сильно, что Патрису захотелось сказать словами самого Сержа: «Я тебя убью». Патрис лег на диван, положил себе под спину подушку и сказал, что он ничего не хочет, не хочет никаких разъяснений, потому что ему на все это плевать…
– Хочешь еще кусочек мяса с соленым огурчиком? – спросил Серж. – И все-таки я зажму тебе нос и волью порцию касторки…
После чего он замолчал, занявшись солеными огурцами… Патрис вернулся за стол и тоже попробовал огурцов, – мать Сержа сама их солила.
– Ну и… – сказал он.
– Ничего, – ответил Серж. – Валяй…
Наступило молчание. Стенные часы, похожие на детский гробик, пробили девять.
– Меня не интересуют, – сказал Серж, жуя огурец, – физиологические патриоты. Как по-твоему – кошки патриоты? Тот, кто спит спокойно только на своей постели, на матрасе, принявшем форму его тела, даже если этот матрас и полон клопов…
– Это все только образы, метафоры, – перебил Патрис, – мне кажется, что у тебя получается чересчур много разных сортов патриотизма. Дело обстоит гораздо проще, я знаю только один патриотизм – когда предпочитают свою страну всем остальным. Но для этого прежде всего надо, чтобы у человека была своя страна, чтобы у человека были корни в родной земле…
Патрис замолчал, потому что Серж начал потягиваться, как будто он только что проснулся. Он раскинул крестом свои длинные руки, выпятил грудь и сказал, равнодушно зевая:
– Чтобы он был, так сказать, старого рода – уа-уа-уа… Словом, ни «ский», ни «ов», ни «и», ни «о». По поводу корней я мог бы тебе ответить, что корень корню рознь. Например, мой отец – Наум Кременчугский, сосланный в Сибирь в 1905 году и погибший в 1917 году во Франции, под Аррасом, – как по-твоему, есть у него корни во французской земле? А сын его – Серж Кремен, родившийся после его смерти в 1918 году и гнивший в немецких лагерях, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»… – есть у него корни во французской земле? Но я не стану развивать эту мысль, чтобы не быть похожим на тех господ, которые, подвыпив, бьют себя в грудь и суют друг другу под нос свои боевые ордена. «Не знаю, как вы, мосье, а я был на войне»… Мам! Чайник!
Патрис в конце концов запомнил это русское слово – «чайник», чайник для русских был, по-видимому, вопросом жизни, они не могли обходиться без кипятка, даже если и вынуждены были заваривать вместо чая какую-нибудь траву. Мать Сержа поспешно просеменила через комнату – на кухне чайник со свистом испускал пар и жалобные вопли. Вопли чайника прекратились, на смену им раздались голоса у входной двери. Вошла женщина, настоящий воробушек, – мокрые волосы прилипли к головке, капли стекали по свежему розовому личику…
– Дождь льет как из ведра, – сказала она.
Патрис поправил галстук и встал. Г-жа Кремен принесла чайник. На столе всегда стояло несколько чашек на случай, если кто-нибудь зайдет. И обязательно кто-нибудь заходил. «Как поживают дети, Фанни?» – спросила г-жа Кремен. Фанни ответила, что дети здоровы. Г-жа Кремен разлила всем чай, поставила прибор перед Фанни, нарезала хлеб и исчезла. Разговор пошел о хоре. Патрис взял валявшуюся на стуле «Юманите» и уселся в уголок. Он терпеливо ждал, пока те двое кончат обсуждать вопрос о хоре. Фанни жевала бутерброд с копченой колбасой – закуски обычно не сходили со стола весь вечер, на случай, если кто-нибудь проголодается, – отхлебывала большими глотками горячий чай и все говорила, говорила, издавая по временам короткие птичьи
восклицания. Патрис кончил читать статью об «европейской армии», позиция коммунистов показалась ему правильной. К несчастью. Снова вермахт… «Единый статут будет выработан для всех „европейских“ частей, он будет действителен как для немецких частей, расположенных во Франции, так и для французских частей, расположенных в Германии». Немецкие части, расположенные во Франции? Зачем это? На случай новой войны? С СССР? Явное безумие такого предприятия расстроило Патриса. Только бы Серж не заставил его опять под чем-нибудь подписываться. Все может статье я… Особенно теперь, после ареста руководителей профсоюзов и забастовок… Сегодня бастуют горняки Севера и Па-де-Кале. Объединенный комитет профсоюзов для защиты прав профсоюзов… Он поведет мадам X… посмотреть фильм, который все так хвалят. Футбол… Пасхальный чемпионат… Ницца против Лилля… Американский генерал обозревает Вьетнам… А, они покончили с хором и перешли на детей… «Она смешная, моя дочка, – говорила Фанни, – знаешь ей уже шесть лет! Вопросы задает необыкновенные! Теперь ее интересует, почему у всех ее подруг есть двоюродные братья и сестры, и бабушки, и дяди, а у нее только папа и мама… Она пристает ко мне целый день: „И у меня их не будет, никогда, никогда?“ Понимаешь, ей это неприятно, ей бы хотелось быть, „как все“… Патрис отложил газету. Фанни уже надела плащ, но все еще продолжала щебетать: „Серж, прошу тебя, употреби все свое влияние, мы не готовы, это катастрофа, зал уже снят“. Серж проводил ее до двери, где они еще разговаривали некоторое время.Когда Серж вернулся, Патрис спросил у него, просто так, чтобы сказать что-нибудь:
– Почему у ее девочки нет двоюродных братьев и сестер?
– Потому, что Фанни – полька, и семнадцать членов ее семьи были отравлены газом и повешены… Расскажи про это твоему другу Дювернуа, раз он собирается писать роман об эмигрантах…
Весь вечер они препирались… Серж лез в драку. И Патрис опять подумал о том, что, может быть, их дружба возникла только благодаря стечению обстоятельств, что это дружба случайная, как дружба собаки и кошки, выросших вместе.
– А почему они не возвращаются к себе в Польшу? – спросил он. – Ведь эта дама и ее муж наверняка коммунисты.
Но Серж не рассердился. У него был усталый вид. Он прислонился к спинке кресла, свесив руки с подлокотников, опустив подбородок на грудь. Под глазами у него были синяки… «Смерть Сталина его потрясла как-то даже чересчур, – подумал Патрис, – но, может быть, у него другие заботы?»
– Я не знаю, почему они не возвращаются в Польшу, – сказал Серж, – но я знаю, что муж Фанни несколько лет сидел в Краковской тюрьме при Пилсудском. Франция приняла его и стала для него убежищем. На родине он был студентом, а здесь стал горняком. Сейчас он работает в профсоюзе. Может быть, он любит Францию? «Прощайте, родные, прощайте, семья, Гренада, Гренада, Гренада моя!» Я не знаю, почему он не возвращается в Польшу…
Патрис чувствовал, как в нем накипает холодная ярость. И происходило это главным образом оттого, что он видел, как против его воли в его жизнь входит что-то, что может нарушить безмятежность его существования.
– Я заметил, – сказал он, – что это часто случается с еврейскими семьями. Они быстро ассимилируются, сохраняя при этом тоску по тридцати шести странам одновременно.
– Да, – ответил Серж, – и это продолжается вот уже около двух тысяч лет… Таковы уж условия, уготованные им до сих пор в мире. – Потом, как бы захлопнув дверь за кем-то, кто его раздражал, он поднял глаза на Патриса и улыбнулся ему: – Я бы тебя с удовольствием убил… Но, не хочешь ли прокатиться в Китай?
– В Китай? – Патрис посмотрел на Сержа, не веря своим ушам.
– В Китай, друг милый. Я могу попросить, чтобы тебя включили в состав делегации. Не могу обещать, что мое предложение будет принято. Но могу попытаться. По крайней мере нас не будут обвинять, что мы посылаем туда одних только коммунистов! А тебе это, может быть, пойдет на пользу, как знать…
Патрис загорелся. Путешествие! При этом слове он начинал дрожать, как собака, которой говорят: гулять! Он уже царапал лапой дверь, без ума от радости при одной только мысли о прогулке. Месяц?… Конечно, он может попробовать продлить свой отпуск. Что он должен сделать?