Незваные гости

Но как только Фрэнк сошел на берег, и без каких бы то ни было инцидентов, он совершенно позабыл о ее существовании. В Гавре он видел, как она садилась в машину со знаком ДК (дипломатический корпус) на номере, и около нее был хорошо сложенный парень, который занимался ее багажом… Фрэнк, как все остальные пассажиры, сел в парижский поезд. Он снова увидит Париж!

На другой день Фрэнк явился в импортно-экспортную фирму, где его встретили очень любезно и где ему дали адрес меблированной квартиры, приготовленной для него и его семьи. Квартира была маленькая, но со всеми американскими удобствами.

С тех пор прошло четыре года, и Фрэнк Моссо, поступивший на это место с тем, чтобы немедленно его бросить, все еще продолжал служить в импортно-экспортной фирме. Четыре года, триста шестьдесят пять дней и ночей, помноженные на четыре, он переживает свою неудачу. Вначале он пытался связаться с продюсерами, обедая то с одним, то с другим… «Но что вы, собственно, хотите этим сказать?» – спрашивал продюсер после обеда, во время которого только и говорилось о том, «что он хочет этим сказать». Фрэнк начинал снова объяснять, резюмировать, выходил из себя: «Я хочу этим сказать всем ксенофобам: катитесь к такой-то матушке!» Тогда у продюсеров появлялась улыбка, которой взрослые улыбаются неисправимым, несносным детям, когда эти дети – не их дети! Они предлагали ему для проформы несколько сюжетов, кровавых, как сырое мясо, и исчезали навсегда. Фрэнк оставил эти попытки.

В конце первого года его жена захотела вернуться домой. Доллары, которые они привезли с собой, таяли, приходилось жить на жалованье Фрэнка. Вернуться… Фрэнк написал в Голливуд одному другу, чтобы тот прощупал почву: нет, ничего не уладилось для Фрэнка Моссо, ни одна фирма не согласилась пригласить его на работу. Итак, они остались во Франции, и Фрэнк по-прежнему работал в импортно-экспортной фирме.

Но он снова начал заниматься живописью, и давнишняя страсть охватила его с новой силой. Появился маршан [41] , он устроил выставку… И вот, когда небольшой этот успех сошел на нет и Фрэнк, исстрадавшийся за четыре года своей парижской жизни, как от слишком узких ботинок, был на грани отчаяния, именно тогда он встретил Ольгу.

41

Маршан – буквально «торговец». В среде художников «маршаном» называют владельца картинной галереи, которому художник по договору отдает за определенное вознаграждение некоторое количество картин в год.

XII

Миссис Фрэнк Моссо давно это предчувствовала. Уложив детей спать, она в сотый раз перечитала письмо Фрэнка.

Ее муж исчез. Хорошо еще, что он как раз был в отпуске и что его исчезновение не могло привести к увольнению из фирмы, в которой он служил. Разговор с непосредственным начальником перед уходом в отпуск и был причиной того подавленного состояния, в котором находился Фрэнк: «Когда на вас находит тоска, Моссо, – сказал ему начальник, – лучше напиться, чем искать утешения в нездоровых развлечениях вроде живописи… а также и в опасных знакомствах…» Фрэнк был очень спокоен, рассказывая жене об этом разговоре, похожем на предупреждение, но именно это спокойствие и напугало миссис Моссо: «Мы в окружении, – сказал Фрэнк, – я не знаю, что мне делать…» Это было в субботу днем. После завтрака он сложил маленький чемоданчик, как бы отправляясь в мастерскую. Один его старый монпарнасский друг уехал путешествовать и оставил ему свою мастерскую… Фрэнк решил провести отпуск в Париже, занимаясь живописью. У них было так мало денег… Дети поедут в лагерь с другими американскими детьми, жене это будет облегчением, а ему лишь бы только писать картины, а где – не имеет значения. Фрэнк часто оставался ночевать в мастерской. Он уходил туда в субботу и возвращался домой в воскресенье вечером или даже в понедельник, после конторы. На этот раз он совсем не явился, и жена получила от него письмо… Миссис Моссо принялась в сто первый раз перечитывать:

«Моя дорогая, я еще раз сделаю попытку приспособиться к той жизни, которую нам уготовили, но мне необходимо хотя бы две недели побыть одному. Не сердитесь на меня! Мне совершенно необходимо затеряться в толпе, не чувствовать каждую минуту, что за мной следят, шпионят, я должен иметь возможность уходить и приходить когда вздумается… Бедняжка моя, сколько у вас терпенья, чтобы переносить и меня и эту жизнь. Думаю, что в одиночестве я успокоюсь скорее… Я смогу дать себе волю, мне не надо будет сдерживаться, чтобы не заставлять вас страдать от моих настроений, от смены отчаяния и надежд, от моих мыслей о самоубийстве… А вы ведь знаете, что мне не всегда удается сдержаться. Я знаю, вы не сердитесь, вы – само терпение, но я ведь эгоист, мне тяжело видеть, как вы страдаете. Я хочу попробовать полечиться одиночеством. Может быть, я вернусь к вам в лучшем состоянии…»

Миссис Моссо вздохнула и пошла в ванную. Было только девять часов вечера, но что ей было делать без Фрэнка, когда дети уже спят? Отсутствие Фрэнка не так беспокоило бы ее, если бы у него не было сердечных припадков. Успокаивающее выражение, которое появляется на лице врачей, когда дело обстоит неважно, заставило ее насторожиться: больше не могло быть сомнений в том, что у Фрэнка больное сердце. Ему нужен покой, говорил доктор, никаких волнений, ничего такого, что действовало бы ему на нервы, покой, покой и главное сон… И он прописал таблетки… Припадок повторился… Доктор опять сказал: ему нужен покой… и снова прописал таблетки. Это было полгода тому назад. Миссис Моссо медленно раздевалась, смотрясь в зеркало. Может быть, он прав, и одиночество будет ему полезнее таблеток… Покой! В его отсутствие у нее будет сколько угодно времени для невеселых размышлений, особенно когда уедут дети… Она приблизила к зеркалу свою белокурую голову – с какой быстротой иссушило ее время… она так похудела… грудь у нее стала совсем плоская, как у мужчины, несмотря на то, что она родила двух детей. Сквозь кожу проступили сухожилия и вены – они ее перевязывали, как пакет. Миссис Моссо опять вздохнула, быстро умылась и прошла к себе в спальню. Дети спали рядом, она прислушалась… Нет, все спокойно. Она легла и сразу потушила свет, чтобы удобнее было мечтать о прошлом, о том времени, когда у Фрэнка было имя в Голливуде, когда она была счастлива Она вспомнила их бунгало, садик, цветы под окнами… Девочку, сидящую на зеленой лужайке рядом с корзиной очень красных вишен, и голубое безоблачное небо. Все было так красиво, как цветная реклама на глазированных обложках журналов. И комфорт… оборудование ванной, кухни… все было удобно, все было механизировано, все делалось само собой: стирка, чистка овощей, резка, сушка… Гудок длинной белой машины Фрэнка. Тогда они были людьми, как все. Не такими, конечно, как знаменитые звезды, такие знаменитые, что у них и жизни своей больше нет. Но у Фрэнка было хорошее место, работа его оплачивалась регулярно поступающими долларами, и их количество все возрастало. Потом она еще раз забеременела, посвежела, похорошела, и Фрэнку это нравилось. Фрэнк и теперь был ласков с ней, но он был уже не тем Фрэнком… Боже мой, время шло, а она все не могла привыкнуть к этой стране, где не говорят по-английски, где ледник считается роскошью, дома ветхи и грязны, а мужчины и женщины еще меньше похожи на американцев, чем китайцы или негры. Миссис Моссо, лежа одна в постели, позволяла себе презирать французов, которые вполне довольствуются своей страной, хотя все в ней устарело – такси, магазины, дома… Счастье еще, что фирма, в которой работал Фрэнк, давала своим служащим квартиры в новых домах, где по крайней мере были холодильники и мусоропроводы… А их хваленая кухня? О ней и говорить нечего! Лягушкоеды… А дети! Не удивительно, что они такие малорослые и тщедушные, у французов нет ни малейшего представления о том, как надо воспитывать детей с точки зрения калорий… фруктовых соков… спорта… строгости. К счастью, фирма предусмотрела и это: дети служащих учились в американской школе и могли чувствовать себя, как в Штатах. А до чего французы ненавидят американцев! Если бы дело зависело от нее, она давно бы вернулась в США, как и рекомендовали американцам надписи на стенах домов. Фрэнк уверял, что к ним-то это не имеет отношения… Но миссис Моссо начинала думать, что Фрэнку свойственно заблуждаться. Ее грызла мысль, что они зря уехали из Соединенных Штатов, что у Фрэнка избыток воображения: разве люди Маккарти могли быть опасны Фрэнку, который никогда, никогда в жизни не занимался политикой? Надо было немного потерпеть, и все образовалось бы. А теперь… А теперь Фрэнк нашел другой повод для огорчений: живопись! Какой, однако, у Фрэнка несчастный характер! Вначале, когда он снова занялся живописью, он был так счастлив… А потом выставка – какой успех! Какие отзывы в печати, какие статьи… Маршан, масса любезных людей… И вдруг – все кончено, молчание… И опять нелепые выдумки Фрэнка, будто отношение к его живописи продиктовано политическими соображениями! У всех людей бывают периоды депрессии, но у Фрэнка это уже переходит в безумие. У него бывали приступы ярости и полного отчаяния… Миссис Моссо зажгла свет и посмотрела на часы: половина одиннадцатого… Господи, какая долгая ночь впереди!

Да, это походило на безумие… Ах, как она одинока, как одинока… С сослуживцами Фрэнка они уже давно не встречались. В первый и даже во второй год их здешней жизни они общались с американской колонией… Но миссис Моссо навсегда запомнила холодность этих дам. Все реже и реже приходили приглашения на чашку чая или на какое-нибудь празднество… Тут уже была не выдумка, не вздорные мысли Фрэнка, это было действительно так. Так одинока, так одинока… Но почему? Почему? А Фрэнка никогда нет дома. То он в конторе, то он бежит в мастерскую. А теперь один уехал в отпуск… Где он? Может быть, он просто сидит в мастерской… А может быть – женщина? Миссис Моссо не была ревнива. Фрэнк не бегал за женщинами, в этом смысле ей не на что жаловаться. Если бы только у него не было странных наклонностей… живопись., и неумеренное воображение… припадки… А теперь еще сердце! Боже мой, сердце! В Голливуде не было живописи, это в Париже на него нашло, это тут его снова охватила пагубная страсть к живописи… Он похож на пьяницу… Миссис Моссо предпочла бы, чтобы он напивался. В Голливуде это с ним случалось. Но теперь ему нельзя было пить, надо было помнить о сердце, бедном больном сердце… Голливуд, бунгало, голубое небо, зеленая лужайка, девочка и красные вишни…

Свернувшись калачиком, миссис Моссо мечтала. Она могла мечтать только в отсутствии Фрэнка, потому что когда она чувствовала, как он ворочается рядом без сна или тяжело дышит, мучимый кошмаром, она не смела мечтать.

– Мама!

Миссис Моссо вскочила с постели и побежала в темноте к кроватке дочки:

– Почему вы не спите, милочка?

– Мама, я хочу домой!

– Я тоже, милая. Но это невозможно.

– Почему? Там же наш дом. Скажите мне, почему нельзя?

– Идите ко мне, милочка, будете спать у меня… Где бы мы ни были, ваш дом там, где я…

И взяв на руки слишком тяжелую для нее девочку, она отнесла ее в постель Фрэнка, говоря:

– …А через неделю вы поедете с остальными американскими детьми в деревню. Ведь вам хочется поехать? С вашими подружками и с учительницей – она такая славная…

И миссис Моссо задремала рядом с девочкой, заснувшей в постели Фрэнка.

XIII

Дювернуа несколько раз звонил в «Гранд-отель Терминюс». «417-й не отвечает…» Он настаивал. «Нет, мадам Геллер нет дома…» – «Может быть, она в отъезде?» – «Возможно…» Ольга умудрилась досадить ему даже своим отсутствием! Голос телефонистки скрипел, как вилка по тарелке: «417-й не отвечает… Нет, мадам Геллер нет дома…»

Ольга жила с Фрэнком за городом. «Честь по чести…» Дом, который ей сдала Сюзи, принадлежал, как и следовало ожидать, людям, у которых было много вкуса, но не было денег. Это была одна из тех старинных ферм, которые похожи на замок, на крепость, сложенную из серого камня, с толстыми стенами, башней и внушительными воротами. Хозяева, друзья Сюзи, начали было ремонт, но быстро сообразили, что им его не осилить: ферма эта была прямо-таки бездонной прорвой! Расхоложенные, они купили крошечный, пожалуй, даже чересчур крошечный, домик на юге… И стали поговаривать о том, чтобы продать ферму. А тем временем Сюзи, у которой было множество знакомых, умудрялась каждый год сдавать ее, и даже за кругленькую сумму. Ферма была так живописна, что люди легко попадались.

Ворота были столь широки, что в них мог бы свободно въехать дилижанс. Во дворе, замкнутом высокими каменными стенами, вовсю разгулялся плющ. Направо – полный хаос: ни окон, ни дверей, одни камни, которые того и гляди свалятся вам наголову. Налево – вход в громадный пустой зал с каменными нештукатуренными стенами. Пройдя через него, вы попадали во фруктовый сад, но тут же была и каменная лестница на второй этаж. Наверху находились две жилые комнаты, огромные, завешенные старинными тканями, битком набитые доморощенными, изъеденными червями деревянными столами, готическими креслами и аналоями, безделушками и богородицами из крашеного дерева, распятиями всех размеров и негритянскими масками… Так как зимой здесь никто не жил и дом не отапливался, ткани отсырели и стали липкими, а дерево вздулось и потрескалось. Ни за какие деньги нельзя было найти уборщицу ни в самой деревушке, ни на тридцать километров вокруг. Жильцы должны были или примириться с этим живописным беспорядком, или бежать. Однако – приятный сюрприз! – в наличии была уборная с канализацией и совсем новенький душ. Сюзи объяснила владельцам, что, если они хотят сдавать свою ферму, им придется пойти на этот расход…