Ни шагу назад!
Шрифт:
Погрузившись в чудом уцелевшие грузовики, лётчики и обслуживающий техперсонал двинулись в город. Наступило 27 июня 1942 года. В этот день командующий обороняющимися севастопольцами адмирал Ф.С. Октябрьский послал в Москву следующую телеграмму: «Москва- Кузнецову; Краснодар — Буденному, Исакову. Исходя из данной конкретной обстановки, прошу разрешить мне в ночь на первое июля вывезти самолётами 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а так же самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова И. Е. Противник прорвался с Северной стороны на Корабельную. Боевые действия приняли характер уличных боёв. Оставшиеся войска сильно устали, хотя большинство продолжает героически драться. Противник резко увеличил нажим авиацией, танками. Учитывая сильное снижение огневой мощи, надо считать, что в таком положении мы продержимся максимум 2-три дня.» Этой телеграммой подлец обрекал на смерть тысячи
…Взрыв рванул точно под первой машиной. Капитан кубарем скатился с резко затормозившей при виде такого ужаса полуторки, одновременно ухватив за воротники пропотевших гимнастёрок обоих лейтенантов.
— То…
— Молчите, дураки. Это самоходка! Немцы здесь! Уходим!
Он кубарем покатился под обрыв, ко дну ущелья. Ведомые рванули за ним. А позади взметались к ярко голубым небесам клокочущие огненно-чёрные разрывы, летели в разные стороны борта, обломки кабин, исковерканные и целые человеческие тела…
Столяров с размаху шлёпнулся в протекающий по дну заросшего провала ручеёк, и жадно глотнув, осмотрелся. Метрах в ста впереди он заметил узкий чёрный провал пещеры.
— За мной!
Разбрызгивая воду, поскальзываясь на скользких камнях, все трое рванули к спасительному провалу. И вовремя! Едва заскочил бегущим последним Лискович, как в воду шлёпнулась немецкая «толкушка», а через мгновение ещё несколько. Прогрохотали взрывы, с визгом пролетели осколки, рикошетя от камня, затем простучало несколько очередей и одиночных выстрелов…
Лётчики, тяжело дыша, вглядывались в светлеющий выход, забившись как можно дальше. Олег, выплюнув набившийся в рот песок, процедил:
— Надеюсь, собак они сюда не пустят…
— Тише, накаркаешь!
Оборвал его Сашка. Между тем стрельба стихла, а спустя несколько минут сверху донеслись дикие вопли, в которых не было ничего человеческого. Владимир до крови изгрыз руку, чтобы не выйти на помощь истязаемым и погибнуть так же, как они… Наконец, всё затихло. Когда-то белый проём входа уже синел быстрыми южными сумерками.
— У кого что есть?
На троих оказалось три пистолета, два ножа, компас, одна граната. Негусто, но жить было можно. После короткого совещания решили пройти вперёд по течению метров пятьсот, а потом выбраться наверх и пробираться в город… Шли очень осторожно, изо всех сил стараясь не шуметь. Карабкаться в кромешной тьме тоже было нелегко, несколько раз пришлось спускаться почти до самого низа ущелья, а потом искать новую дорогу. Из-за этого лётчики оказались на месте разыгравшейся трагедии… Шедший первым Александр вдруг обо что-то споткнулся и шёпотом выругался, на него рассерженным котом зашипел Олег. Но оба вдруг отскочили, словно ошпаренные, когда разглядели предмет, о который запнулся Власов. Это была отрезанная человеческая голова, с выпученными глазами.
— Это же Семёныч…
— Живым, видно, резали, сволочи…
Поодаль они нашли сваленные в кучу, словно мясные туши освежёванных бойцов. Самым жутким было то, что двое ещё дышали… Ещё через сто метров трое наткнулись на груду иссечённого мяса, раньше бывшего людьми. Рядом валялась груда красноармейских книжек и удостоверений личности, которые Столяров сложил в свою полевую сумку… Олег вытер рот рукавом. Его беспрестанно выворачивало наизнанку. Александр же в свете яркой луны казался совсем зелёным, но держался, хотя его и мотало из стороны в сторону. Глаза молодого лейтенанта остановились на одной точке. Словно на изваянии… Со стороны Столярова раздавался непонятный постороннему скрип, это скрипели стиснутые до боли зубы…
— Запомнили? Пошли…
И они пошли. Вдоль аккуратно выложенного вдоль обочины ряда мертвецов с отрезанными головами. Этим повезло — они попали в руки идущих вместе с немцами националистов-татар уже мёртвыми. И сраму не имели…
Только к первому июля лётчикам удалось выйти к городу. Всё это время они шли ночами, обходя стороной все населённые пункты. Не потому, что боялись. Просто там не было живых. Крымские татары вырезали всех русских и украинцев до последнего человека… Трое заросших, оборванных людей стояли над обрывом Северной бухты, но было уже поздно — над Севастополем реяло красное полотнище со свастикой. Время от времени из города доносились выстрелы, вздымались вверх дымные столбы разрывов. Вот возле Малахова Кургана, где пали в Крымскую войну все адмиралы, защищающие город, вырос огромный столб огня, дыма и пыли. Это взорвались
шестьдесят килограмм аммотола, доставленные танкеткой-торпедой «Голиаф» к баррикаде, за которой засели последние защитники Севастополя…— Что делать будем, командир?
Облизнул Олег запёкшиеся губы. Владимир осмотрелся — далеко в стороне, в районе Херсонеса вздымался к небу густой чёрный дым. Он указал направление рукой.
— Пойдём туда. Наши там ещё бьются…
Ответом были молчаливые кивки головами…
Забившись в воронку, кое-как передневали до темноты, накрывшись вырванными взрывами кустиками с пожухлой травой. А когда взошла луна — пошли по кругу, обходя разрушенный до основания город. В Севастополе пылали пожары, постукивали отдалённые выстрелы карателей, расправляющихся с пленными. Иногда доносились отдалённые крики пьяных солдат вермахта, празднующих победу. А трое русских пилотов шли… И вышли к Херсонесу. Как раз, когда отваливал последний корабль. Тысячи отчаявшихся людей, брошенных эвакуировавшимся на самолётах командованием, рванулись на пирс. Деревянные опоры не выдержали и рухнули, люди попадали в воду. Они тонули и захлёбывались, напрасно пытаясь выплыть, потому что сверху на них падали всё новые и новые несчастные… Катер, идущий перед транспортником, двигался прямо по виднеющимся над водой головам, оставляя за собой кровавое месиво иссечённых бронзовыми винтами тел. С бортов мателота стреляли по пытающимся ухватиться за деревянные борта гибнущим бойцам, выстрелы раздавались и с транспорта, до отказа забитого людьми в фуражках… А десятки и сотни машин, не брошенных своими водителями до последнего, торчали из воды, и черноморская волна весело перехлёстывала через их борта и кабины. Вся прибрежная полоса чернела от пролитого топлива. Разводы соляра, и плывущие по воде каски, вперемежку с распухшими телами в защитного цвета х\б. Эту картину капитан Столяров не забыл до самых последних дней…
— Бросили нас, сволочи! Бросили!
Какой то красноармеец бросился к лётчикам, остервенело рванув гимнастёрку на груди.
— Бросили! Подыхать бросили!
Лейтенанты беспомощно смотрели на капитана. Тот нащупал в кармане табачную пыль, перемешанную с крошками сухарей.
— Эй, боец, табачку не найдётся?
Спокойный голос лётчика подействовал на бьющегося в истерике красноармейца, словно ведро воды. Автоматически тот извлёк из кармана кисет и протянул его Столярову.
— Спасибо. Смирно!
Боец вытянулся, но тут же опять начал закатывать глаза. Хлёсткая пощёчина отрезвила его.
— Фамилия, звание, откуда?
— Иванов Иван. Рядовой. Сто сорок вторая стрелковая бригада, товарищ капитан!
— Возьми себя в руки, боец! Видишь, не все командиры сволочи. Мы то — з д е с ь…
Владимир наконец прикурил, сделал первую затяжку. Табак драл горло, но это было курево! С отвычки слегка закружилась голова. Выдохнув дым, капитан осмотрелся ещё раз, более внимательно.
— Слушай сюда, ребята. Приказывать я вам не могу, но думаю, что выбираться нужно нам самим. Нас тут действительно бросили. Подыхать. А я ещё пожить на этом свете намерен не один год. Так что, предлагаю озаботиться поиском транспортного средства. Это уж лучше, чем от татарских ножей подыхать как барану, или в лагере гнить. Кто — за?
Ответом был молчаливый кивок. Вдруг красноармеец спохватился.
— Постойте, товарищи командиры! Со мной тут сестрёнка есть, не могу её бросить. Надо взять. Не по-советски это будет.
— Скажи уж лучше правду, боец. Не — по мужски…
Глава 11
Белые облупленные потолки. Крашеные зелёным стены. Обыкновенная масляная краска. Это — Подмосковье. Где? Точно и не знаю. При малейшем мысленном усилии на меня нападает тошнота. Тяжёлое сотрясение мозга, как сказал врач. Так что, лежу, словно растение, тупо глядя в потолок. В моей палате только тяжёлораненые. Чёрт, опять сестра утку не вынесла. Попахивает… Ладно. Ругаться я всё равно не могу. Рёбра болят жутко. Ещё бы! Оскольчатый перелом. Ну, отделался, можно сказать, лёгким испугом. Главное, лёгкое не проткнуто. А кости — срастутся. Месяц, максимум два, и я опять на ногах. Самое невыносимое то, что со мной лежат те, у кого шансов на выздоровление — ноль. А то и отрицательный процент. Они это знают, и перестали бороться за свою жизнь. Тоже лежат молча. И умирают. Если бы только эти люди знали, как на меня действует эта их безнадёжность, которая ощущается просто физически! Как мне тяжело! Но на все мои просьбы главврач отвечает отказом, хотя мне и известно, что я то выживу. Говорят, что свободных мест нет, а у нас палата тихая. Все УЖЕ молчат. Смирились. В других отделениях шумно, крики, стоны. А мне нужен полный покой и тишина… Эх, тишина! Сосед слева тоже танкист. Машина получила болванку в бак, ожоги пятидесяти процентов тела. Круглые сутки ему колют морфий. В забытьи он страшно скрипит зубами. Кажется, что они сейчас не выдержат и рассыплются мелкими кусочками…